Река Душ

По завершении этой фразы Иван протянул Стерве готовую вафлю. Та осторожно откусила от неё кусочек, прожевала, быстро откусила уже огромный кусман и, жуя его, выдала нам свой вердикт:

— Фа такое я кафдый фень рафдрафаться готофа, ты будефь мефя лефить? — сделав умоляющие глаза спросила она у Ивана.

— Буду, но от них сильно поправляются, жужжащей бомбочкой — шмелём стать не боишься?

— Не-а, Уфитель покафала как колдофать перфифные настройки, так фто могу есть фкусняфки пока не лопну, нифё мне не будет, — жизнерадостно сообщила нам Стерва и запихнула в рот оставшуюся четверть вафли.

— Ну если Учитель показала, то тогда да, точно ничего не будет, — сказала уже я и выразительно посмотрела на Клавдию, та ответила ледяным высокомерным взглядом, — «А ведь молодцы они обе» — подумала я.

— Ваня, злость ваще не прошла. Дай ещё одну, а? — едва проглотив последний кусок, попросила Стерва и вытянула вперёд свою ручонку.

— Держи, но лекарство не стоит превращать в еду, тогда оно потеряет весь лечебный эффект, — предупредил её Иван и протянул вафлю.

— Давайте устроим ранний ужин, и, уже потом, все вместе, будем портить фигуру, — предложила Этилия и все мы с ней согласились.

Стерва и Клавдия прекрасно разрядили обстановку, мы перебрасывались подколками и шуточками, долго и обстоятельно кушали плов от Парамона и бисквиты со сгущёнкой от Этилии. Я же очень постаралась и сварила, по моему скромному мнению, отличный кофе, но, кроме Ивана, от него все отказались, признав очень невкусной грязной водой. Пока все плевались и высказывали «фу», Ваня тихонько добавил в свою кружку сливки с сахаром и, посмеиваясь, прихлёбывал кофе мелкими глотками. Видя всеобщую реакцию отвращения, Клавдия насоздавала всем горячего чая, и про невкусный кофе тут же забыли.

После ужина Иван создал гитару, долго, больше двадцати минут, её настраивал, бренча струнами, затем, прищурился, улыбнулся и запел:

Я бился лбом об дно небеc
И в дыры чёрные падал
И был родным мне тёмный лес
И заповедные гады
И я бродил среди огня
Руки сжимая до хруста
И всё, что было у меня…

Вот тебе чувства
В них и причина любого искусства
Мы ранены грустью
Но где-то на дне наших глаз я вижу надежду, между
Нами границы, страницы, вершины и катакомбы
Время любить, не время разбрасывать бомбы

И я лежал у океана
И звёзды били мне под дых
Я помнил все века и страны
Вечность сжимая в один миг
И были все смертельны раны
Их я разменивал на стих
Он о тебе был, как ни странно…

Вот тебе чувства
В них и причина любого искусства
Мы ранены грустью
Но где-то на дне наших глаз я вижу надежду, между
Нами границы, страницы, вершины и катакомбы
Время любить, не время разбрасывать бомбы 1

Сказать, что песня произвела эффект разорвавшейся бомбы — это ничего не сказать. Мы все молчали с минуту, первой не выдержала Клавдия:

— Охренеть, — сказала она и добавила, — охренеть-не встать.

— Если мне не изменяет память, а она мне точно не изменяет, то на гитаре играть ты не умел, а уж песен и подавно не писал…тем более таких, — констатировала я факт.

— У меня было много свободного времени…, — улыбаясь проговорил Иван.

— Ваня, а можешь ещё чего-нибудь такого спеть, — попросила его Стерва.

— Могу, но, из моего сочинения, про любовь остались только стихи, на песню их перекладывать я посчитал неправильным, — ответил ей Иван.

— Я не знаю, чего за стихи, но чё уж там, давай их, — согласилась Стерва.

Иван посмотрел на меня, подмигнул и начал читать:

Мы перешли с тобою в новый мир.
Наш старый мир (так жаль) совсем истёрся,
А новый так нежданно распростёрся
Среди микроскопических квартир.
Среди подъездов мрачных и убогих,
Среди, весьма нелепых, правил строгих,
Средь лифтов и ржавеющих машин,
В заветном уголке твоей души.

Мы были в этом мире новички,
Как пользоваться им ещё не знали,
И нас пугали небеса из стали,
И пристальные взгляды сквозь очки.
Теснее прижимаясь с каждым днём,
Шипами острыми друг друга мы кололи,
Но привыкали к необычной роли —
Друг друга зажигать своим огнём.
Мы так красиво по ночам горели,
Ты помнишь тех, кого мы отогрели?
Они ушли. И мы их не вернём.