Птица нырнула в пламя и поплыла в нем будто, это действительно была река. Пламя не трогало ее, только грело, подобно солнцу, и Лес тоже был цел. Пламя, будто бы защищало его от бури.
Ворон опустился на землю. Здесь, меж огромных, покрытых мхом камней было большое гнездо. В гнезде лежало три черных, как смоль, яйца. Птица перекатила их с места на места, постучала по них клювом и подняла свой взор к небу. Буря набирала обороты. Молний стало больше, а ветер стал дуть яростнее, но лес был под защитой пламени.
Ворон опустил взгляд на яйца, но увидел лишь пустые скорлупки. Птицу охватил испуг и отчаяние, он принялся клювом тормошить скорлупу. Из одной скорлупки выпал алый волос. Птица спрятала его за правым крылом. Из другой выпал маленький синий камень. Она спрятала его за левым крылом. А в третьей скорлупке ничего не было, и сама скорлупа было покрошена очень мелко. Словно птенец разорвал ее изнутри.
Ворон обессилено посмотрел в небеса. Он был зол на них и хотел
поквитаться за потерянных детей. Поэтому, Ворон расправил крылья и стрелой метнулся вверх. Его били капли, вокруг сверкали молнии, а Ворон летел вверх, пока чёрное полотно бури не поглотило его.
Тогда я проснулся со странным чувством, будто что-то во мне сдвинулось с мертвой точки. Я все еще видел эту тьму перед глазами и слышал, как со всех сторон гремит гром. Во мне будто открылась воронка, в которую меня затягивало. Может быть, чувство тревоги, это остаточный эффект.
Я лег на спину, рассматривая белый потолок. Это место все больше и больше напоминает психушку. Былые стены дарят свободу, которая давит на сознание. И, кажется, что все вокруг исчезает. И потолок уже не потолок, и стены уже не стены, и дивана подо мной уже нет...
Что-то не так, только вот, я никак не могу понять, что. Да и не хочется понимать. Мне сейчас так хорошо и спокойно. Как не было уже пару недель.
Я прибывал в прострации час, а может быть больше и тут меня осенило... Слишком тихо. Так тихо не бывает.
Резко поднимаюсь. Вокруг ничего. Только белое пространство без конца и края. Здесь нет ни звуков, ни запахов. Я уже давно научился не обращать внимания на свой собственный запах, и не слушать свое сердцебиение. Но здесь нет ничего кроме них. Все это пространство заполнено моим запахом и стуком моего сердца. Это сводит с ума...
Тело чувствуется странно, будто оно уже не мое, и слушается неохотно.
Нужно просто собраться. Успокоить дух и разум. Это просто: вдох-выдох. Корин учила меня этому. Она говорила, что иногда, мое тело – это мой враг, и в таком случае я должен его себе подчинять. Правда, она говорила о моей волчьей сущности, но это должно работать и сейчас. Все просто: вдох-выдох.
Не сразу, но все затихает. Я все еще четко слышу свое сердцебиение, но оно больше не давит на мозг, а собственный запах больше не душит. Мне все еще не по себе и тело все еще слушается неохотно, но это мелочь.
Я опустился на пол, садясь по-турецки. Не знаю почему, но чувства тревоги или опасности нет. Это место, кажется, чем-то родным что-ли...
И тут, я услышал его.
Звук трепещущих в воздухе перьев. Я поднялся на ноги, запрокидывая голову. Прямо надо мной летела птица, Ворон. Птица парит высоко надо мной, стрелой летя вперед. Я побежал за ним.
Черная птица казалась чем-то чужим в этом белоснежном пространстве. Ему, кажется, нет до меня ни какого дела. У Ворона есть какая-то цель, он летит не просто так, он движется к чему-то, он видит свою цель. А я лишь бегу за ним. У него свой ориентир, а он – мой ориентир. Бежать на удивление легко, хотя тело все еще, будто не мое.
Двигаюсь, как-то механически, хотя и быстро. Мне неуютно в собственной шкуре, хотя, я уже не уверен, что она моя.
Появление Ворона восстановило мое душевное равновесие. Теперь я слышу его сердцебиение, сердце птицы бьется очень быстро. А пахнет от нее дождем и сигаретами. Очень знакомый запах...
Что-то, будто, толкнуло меня, и я сфокусировал взгляд, сосредоточиваясь. Перед нами, в метрах тридцати-сорока, была стена. Совершенно ровная и не имеющая никаких границ, кроме пола.
Ворон, не сбавляя скорости, летит прямо к ней, а я бегу за ним.
Птица, так же, как и тогда, в моем сне, влетела в стену, растворяясь в ней, так же, как и в черных тучах.
Я чуть сбавил скорость. Что мне делать? Хотя, разве у меня вообще есть выбор? Я снова набираю скорость и вбегаю в стену.
Свет. Яркий свет ослепляет меня. Я лежу на полу в комнате, где-то три на три метра, стены обиты мягким материалом и закрыты жёлтой клеёнкой. Здесь сильно пахнет медикаментами и, кажется, я знаю это место...
Сажусь, и да, это оно. В такой же комнате меня держали, когда я только попал в Центр. Только теперь комната, кажется еще меньше, и этот желтый цвет раздражает еще сильнее. Даже запах тот же, один в один.
Открывается дверь и охранник в серой форме и медицинской маске осматривает помещение. Он не видит меня, смотрит так, будто меня и нет. Он исчезает и из другого проёма и появляются санитары с носилками, на которых... Лежу я.
Значит, это мои воспоминания. Поэтому и никто меня не видит.
Худое тело на носилках покрыто мелкими ссадинами, которые с каждой секундой становятся все меньше. Мне тогда не было даже девяти.
Вслед за нами входит врач, худая русоволосая женщина лет тридцати с хищными чертами лица и холодными зелеными глазами, Елена, она жестом велит санитару опустить меня на пол. Он водит пальцами по планшету и носилки опускаются на пол, выскальзывают из-под меня и складываются в небольшой куб. Елена опускается на одно колено рядом со мной и проводит пальцами, обтянутыми латексной перчаткой по моей ключице, с которой только что исчез синяк.
Санитар достает из кармана шприц с лекарством и протягивает ей, но женщина четким жестом отказывается от него.
-Ему это не нужно. Дозировка слишком большая. Он не выкладывается на полную, не раскрывается и слишком быстро устает, – спокойным, как всегда, немного механическим голосом говорит она, – Кто прописал ему такую дозировку?
-Ильина, – голос санитара не выражает никаких эмоций, он просто убирает шприц обратно и чуть морщится, когда его взгляд падает на меня.
-Вызовите ее ко мне.
Елена встает и уходит прочь. Я иду за ней. Мне больше нечего делать в желтой комнате. Я не могу помочь маленькому, но я могу узнать что-то, что поможет нам сейчас.
Женщина заходит к себе в кабинет. Ничего лишнего, только стол, два кресла и стеллажи с бумагами вдоль стен. Она садится в свое кресло и смотрит вперед себя, она ждет врача, прописавшего мне успокоительное.
Она похожа на машину. Мне всегда так казалось. Спокойная. Без эмоциональная. Бесчувственная. Холодная женщина без сердца. От нее пахнет химией и краской для волос, которой она пользуется каждые три дня, чтобы, не дай бог, никто не увидел ее настоящий цвет волос. Все что у нее есть – это работа. И ее работа – это мы. Она одновременно ненавидит нас и восхищается нами. Она винит нас во всех смертных грехах и благодарна иным за все, что мы ей дали.
Дверь открывается и в кабинет входит она... Высокая, стройная, женщина со светлой кожей и бордовым каре. Это она, ее портрет показывал мне Лето, это Птица. Ее взгляд жесткий и немного злой, ей не нравится ни это место, ни эта женщина. Как же я ее понимаю.
-Вызывали? – холодно спрашивает она, остановившись в паре метров от стола.
-Ильина, – с некоторым призрением и отвращение говорит врач, ни на секунду не меняясь в лице, – Садитесь. У меня к вам пара вопросов.
Птица одёргивает свой больничный халат вниз и опускается в одно из кресел. Я чувствую ее запах. От нее пахнет сигаретами и дождем...
-Я хочу знать, почему 13649-у прописана такая большая доза транквилизаторов? – чуть жмурится и наклоняется к Птице психо-хирург.
-Доза не большая, – холодно усмехается Птица, – Он владеет повышенной регенерацией, любые препараты выводятся из его организма в восемь раз быстрее, чем у обычного человека. Если уменьшить дозировку, хоть на грамм, он перестанет слушаться. У него повышенный потенциал опасности и его сила пока не изучена. В соответствии с уставом, мы не можем рисковать, и обязаны быть осторожными.