— Пришла.
Голос у него был, как у смертельно больного.
— Кто пришел? — спросил я, крайне заинтересованный.
— Она.
Нет, Колька, наверное, и правда немного тронулся от этой ракеты.
Он перестал лязгать ножницами по железу, нахмурился, и его черные брови мрачно сошлись на переносице.
Умолк и я. На минуту завод прекратил работу, и тогда в напряженной тишине вечера стали слышны скрип туфель во дворе, легкое постукивание их на ступеньках и громкий стук входной двери.
Потом ничего не было слышно, кроме оглушительного петушиного «ку-ка-реку» и глупых куриных «ко-ко».
Колька начал собирать чертежи, прятать инструменты, и лицо его по-прежнему оставалось мрачным и жестким.
— Чего там такое? — спросил я. — Еще можно поработать.
— И поработаешь, — уронил Колька. — Марфа пришла.
Скоро в доме опять хлопнула дверь, во дворе раздались шаги.
Дверь сарая открылась, и на солнечном полу появилась тень.
Я перестал дышать.
На пороге появилась девушка в выцветшем сарафане и брезентовых туфлях на босу ногу. Хотя вечернее солнце светило у нее за спиной и лицо ее было в тени, я заметил, что она очень симпатичная, можно даже сказать, красивая. Ее руки, шея и лицо загорели, и она была как негритенок, только зубы и белки глаз поблескивали белизной… Она брала из горсти семечки и громко щелкала.
— А… ты не один? — сказала она. — Здравствуй, мальчик.
Голос у нее был мягкий, певучий, совсем не страшный.
— Здравствуйте, — сказал я.
Она оглядела сарай, вошла внутрь, хотела, видно, что-то сказать, но не сказала. Я помешал, что ли. Все-таки в конце концов она сказала, но, наверное, не то, что хотела.
— Очень трудно было кроликам отравы подбросить? Скажи, мальчик, — обратилась она вдруг ко мне, — это очень трудно?
Я не хотел вредить Кольке.
— Не знаю, — сказал я, — у нас нет кроликов.
— Ну, а огород у вас есть? Трудно было полить помидоры? Ведь сохнут же…
У нас на огороде не было помидоров, одна картошка, но признаться в этом мне почему-то стало стыдно, и я сказал:
— А чего там трудного, взял воду и полил.
— Ты это Коле скажи, а не мне.
Я почесал пяткой лодыжку другой ноги. Положение у меня было дурацкое. Ясно, что я должен держать сторону своего дружка.
Здесь Колька нервно зевнул, потянулся, хрустнув косточками, и полным равнодушия голосом сказал:
— Порвем травы кроликам, что ли?
— Можно, — сказал я.
И мы пошли в огород рвать траву.
— А может, немного воду поносим? — спросил Колька.
— Давай.
Я, признаться, не такой уж любитель таскать воду и вообще быть ишаком у взрослых, но сейчас я был в гостях и не мог отказаться.
Колодец находился метрах в двухстах от дома. Вода была нужна не одним нам, и мы дожидались очереди, надрываясь, вытаскивали из глубины бадью, наскоро разливали воду в ведра и мелкими шажками бежали к огороду.
Дужки резали руки. Я ужасно устал, но вида не показывал. Я выливал свою воду в лейки, и Марфа поливала подвязанные к палочкам помидоры и другие овощи.
Мне она в основном улыбалась, а на Кольку только покрикивала:
— Чего как неживой?
А ведь Колька куда сильней меня и шевелился гораздо быстрей.
Я твердо решил, что больше не приду в этот дом, — нашли дурака!
3
Летом темнеет поздно, и работали мы до тех пор, пока на небе не появились первые звезды. Я не мог дождаться, когда наконец Марфа скажет: хватит. Но она все не говорила и продолжала поливать нашей водой свои бесчисленные помидоры, огурцы и морковку.
Руки у меня повисали, как плети, коленки ныли, дыхание стало прерывистым. Словом, я здорово устал. Не помню случая, чтоб меня заставили так работать дама.
И все-таки я дождался конца работы.
Мы помыли ноги, ополоснулись из рукомойника во дворе, и Колькина мать стала звать нас домой ужинать.
Никогда я так не ужинал. Может, все дело в том, что в нашем доме не было настоящей хозяйки: мама умерла давно, и я едва помнил ее, а у Вари не было в голове, как выражался папа, каких-то хозяйственных винтиков.
После ужина Колька повел меня в другие комнаты и стал показывать свои книжки о ракетах и подводных лодках. Техника, признаться, меня не очень волновала, и один мой глаз скользил по картинкам, а другой — по комнате.
В комнате было очень чистенько. Полы застланы разными ковриками, стены увешаны белыми дорожками, вышитыми лебедями, зайцами и петухами. Даже в глазах с непривычки пестрило.
Как только мы кончили ужинать, Марфа сразу принялась что-то вышивать на круглых пяльцах — не то белую лошадку, не то еще одного лебедя, и я сразу догадался, чьих рук дело все эти коврики и вышивки.