Но это было настолько невозможно, что даже мечтать об этом не стоило. Нужно было держаться до самого конца, каков бы он ни был. А пока что возвращаться в каюту и кончать с Борисом.
Теперь Лобачевский, совершенно мокрый, сидел на стуле и тяжело дышал.
- Что же ты со мной сделал? А?
Голос его уже звучал вполне нормально. Пожалуй, теперь можно было с ним поговорить всерьез.
Бахметьев раскрыл шкаф и достал свою новую тужурку.
- Переодевайся, Борис. Сейчас в штаб пойдем.
- Зачем в штаб? - запротестовал Лобачевский.- Я же спать хочу.
- Слушай, - и Бахметьев положил ему руку на плечо. - Идти надо. Завтра англичане атакуют. Это барон рассказал. Нужно срочно готовить мины. Лобачевский, шатаясь, встал.
- Пойми же, я не могу! Нельзя, чтобы видели. Особенно Плетнев. Ведь из этого ужас что выйдет!
Пьянство на фронте немного лучше измены, а большевики - народ беспощадный, и Борис все-таки был старым товарищем по корпусу, а крепче этого товарищества нет.
Пять лет подряд рядом сидели в классе и рядом стояли в строю. Вместе воевали с начальством, вместе проделывали самые рискованные дела и, чтобы спасти свою жизнь, друг друга бы не выдали. Как же выдавать его теперь?
Но с другой стороны: как же быть с минами?
- Думаешь, я это от радости? - ослабевшим голосом продолжал Лобачевский. Я растерялся. Совсем растерялся. Служить я согласен, но лезть в политику не желаю. А вот приходится. Понимаешь?
Бахметьев не ответил. Он все еще не мог решить мучившего его вопроса, и Лобачевский снова заговорил:
- Малиничев был сволочью. Бежать к неприятелю я неспособен. Меня так не учили. Но оставаться здесь тоже невозможно. Совершенно невозможно... Сперва этот митинг, а потом еще привели барона. Может, он дурак и все что хочешь, но ведь он нашего выпуска.
Бахметьев все еще молчал.
- Я не знаю, куда мне идти, - почти шепотом сказал Лобачевский и еще тише повторил: - Я не знаю, куда мне идти.
- Идем в штаб, - наконец решил Бахметьев. - Ничего не попишешь, Борис. Идем, я буду вместе с тобой.
18
Чтобы мина заграждения образца восьмого года, не погружаясь в воду, стала опасной, нужно до сбрасывания замкнуть ее предохранитель. Но как тогда ее сбрасывать?
Чтобы она плыла, но вместе с тем не слишком высовывалась над поверхностью и не бросалась бы в глаза, к ней следует подвесить какой-нибудь груз. Но сколько дать этого груза, чтобы она все-таки не утонула?
Плетнев на Лобачевского взглянул только один раз, а потом разговаривал опустив глаза.
Бахметьев попросил разрешения остаться помочь. Он когда-то тоже был минером и интересовался всякими изобретениями. Плетнев сказал:
- Оставайся!
Лобачевский вспотел и выпил полграфина воды, но объема мины вычислить не смог. За него это проделал Бахметьев. Потом все втроем подсчитывали веса.
Наконец, тоже втроем, с флагманского корабля переправились на минную баржу номер два, подняли на ноги всех минеров и взялись за работу.
Кончили на рассвете. Приготовили восемь штук и передали их на "Мологу".
Так же не глядя, Плетнев распрощался, а Лобачевский сказал Бахметьеву:
- Теперь я все сделаю. Понимаешь - все!
В ту же ночь запоздавший из-за тумана флагманский врач отнял руку комиссару Ярошенке. Когда Бахметьев пришел к нему в каюту, Ярошенко был в сознании и улыбался, но говорить не мог.
В шесть тридцать было собрание всех командиров кораблей и разбор предстоявшего боя. Закончилось оно в восемь двадцать, а ровно в девять началась атака противника.
Плетнев стоял рядом с Бахметьевым на мостике канонерской лодки "Командарм" и за все время боя отдал не больше пяти приказаний - ровно столько, сколько требовалось.
Конечно, снова налетала неприятельская авиация, однако на этот раз она держалась на большой высоте и никакого вреда не принесла. Потом появились тральщики, но красные канлодки отогнали их своим огнем.
- Не пора ли... - начал Бахметьев, и Плетнев, не дав ему договорить, кивнул головой.
По сигналу "Молога" вышла вперед и, пересекая реку, стала сбрасывать в воду большие черные шары.
Предохранители были замкнуты. В любой момент любой из этих шаров мог разорваться столбом пламени и дыма, в мелкие клочья разнести всю корму "Мологи" и всех, кто на ней стоял.
Бахметьев до боли стиснул пальцами бинокль. У самого ската, перевесившись за борт, стоял Борис Лобачевский. Он выполнял свое обещание.
И, выполнив его, сбросив все свои мины, снова прорезал строй канонерских лодок и ушел вверх по течению.
Только тогда появились вышедшие на поддержку своих тральщиков броненосные мониторы противника. Первый же их залп лег накрытием - высокими всплесками по обоим бортам "Командарма", а один из снарядов второго залпа ударил по крылу мостика и по дровам на палубе, но чудом не разорвался.
Третий залп мог бы решить судьбу боя, но этого третьего залпа не было. Головной монитор внезапно скрылся за огромным водяным столбом, и, когда столб опал, на поверхности остались только серые, оседавшие все ниже и ниже надстройки.
- На заграждения, - сказал Бахметьев, и Плетнев снова кивнул головой.
Сразу же оба оставшихся противника повернули вниз, и на их место снова вышли тральщики.
Теперь отогнать их было труднее. Мониторы все время поддерживали огонь, а сзади из-за косы стреляли еще какие-то корабли. От удачного попадания "Робеспьер" загорелся и, круто отвернув, столкнулся с "Беднотой". Потом на "Командарме" внезапно исчезла труба, и черные клубы дыма повалили прямо на мостик.
Но когда ветром отнесло их в сторону, стало видно, что у противника вместо четырех тральщиков осталось только три. Скорее всего, это сделала одна из плывших по течению мин, потому что оставшиеся тральщики яростно стреляли по воде.
Мониторы уже скрылись за поворотом реки, и тральщики, все еще стреляя, уходили полным ходом. Последний залп противника лег недолетом, и в ответ ему прогремели последние выстрелы красной флотилии. Дело было сделано.
- С победой! - сказал Бахметьев, и Плетнев в третий раз кивнул головой.