Амброж дошел до запруды и зашагал дальше, вверх по течению, навстречу реке. Он переводил глаза с воды на выступающие из нее, до мелочей знакомые каменные глыбы, с перекатов — на маленькие, как ладонь, тихие заводи. Любовался обнаженными корнями деревьев у берегов. Поглядывал на окрестные луга и бывшие здесь когда-то небольшие поля, взбугрившиеся и съежившиеся, словно сдавленные натиском реки и тяжестью соседних, почти отвесных гор. Там, выше, к запаху воды уже присоединялись ароматы весеннего леса.
«Я мог бы работать в лесу. И в нашем, и вообще в любом, если только он вблизи воды». Ага, значит, неожиданно для себя он все же допустил, что может бросить кузню. Придется. Стену лбом не прошибешь. «Но работа, которую я найду, должна быть у воды. Теперь уж все равно, у какой. Ведь я же появился на свет у реки».
Остаток дня Амброж провел, плутая по берегу и вокруг кузни. Он не прощался, нет! Низины у него никто не посмеет отнять. Более того, он пришел к твердому убеждению, что от родины человеку никуда не уйти, даже если он сам того пожелает…
За товар Амброжу заплатили прилично, если жить скромно, хватит на несколько месяцев. Подумал про Яну. Хорошо, что она уехала из дому. Одному жить нелегко, но зато намного легче на что-то решиться. В памяти мелькали городские плакаты. Шахты, рудники, большие стройки! Всюду требуются рабочие руки. И по радио про то говорят. «Время у меня есть», — сказал он себе под вечер, посмотрев на деревню. Сцена, разыгравшаяся между ним и Кришпином, больше не казалась трагической. «Бывает, люди и поругаются. Делов-то: у него своя правда, у меня своя!»
И только сейчас, когда на низину стали опускаться сумерки, Амброжу показалось странным, что за целый день ему и в голову не пришла мысль, которая в эту минуту вроде даже обрадовала его: «Что бы сделал со мной этот «знаменитый деятель», если б узнал, что ко мне каждую ночь бегала его жена!» Но злорадства он не испытал, а вскоре и эта маленькая радость погасла. «Сельскохозяйственный кооператив и будущее реки — об этом еще можно поспорить и даже поругаться. Я — против, хотя могу заблуждаться, могу и посмешищем стать… А вот бегать за бабой…» Амброж глядел на далекие крыши, на кроны могучих лип, что стоят на деревенской площади, и они казались ему старыми, мудрыми свидетелями жизни целых поколений в этой низине. Многое могли бы порассказать эти липы. Целые романы. Люди рождались, умирали, уходили, и многие никогда сюда больше не вернулись. Скоро эти раскидистые великаны растворятся в ночной темноте, но пока Амброжу чудится, что они смотрят на него с угрозой: лезть под юбку к чужой жене — да за такое всегда карали самой строгой карой! «Но даже если б этот справедливый закон больше не действовал, у меня нет права считать, что Кришпин мне еще хоть что-то задолжал».
Амброж принялся хлопотать по дому. Затопил печку, еще раз побрился, но от угрызений совести не избавился. Они перешагнули вместе с ним порог родного дома. Он признавал, что в нем бунтует отцовская кровь. Уважаемый во всей округе, и ближней и дальней, мастер своего дела, отец, как и Амброж, после смерти жены не мог обойтись без женщин. «Тяжелый труд, наверное, заклеймил и меня своим клеймом. Жар горнила и рукопашная схватка с неподдающимся металлом рождают в человеке яростные страсти. И горе, коли здоровый мужик, полный сил, вынужден ложиться ночью в одинокую постель. Скверным бывает тогда его пробуждение!..»
Амброж уселся к столу и стал сворачивать свои цигарки. Он то и дело поглядывал на часы, сосредоточившись мыслями на одной только Розе. Знал, что она придет непременно. И вдруг испугался. Откуда-то из глубины души вынырнуло опасение: а так ли уж нужна ему Роза, как в те далекие времена? Одному легче решать свои дела — подумай об этом, Амброж! «Кто мог знать, что произойдет, когда я вчера позвал ее. Мария призналась мне в любви. Такого у меня не было ни с одной женщиной до нее. Слова ее и клятвы звучали заманчиво. Мария была искренна. Потом мне объявили, что в своей кузне я могу и дальше играть молотком, но в моих изделиях никто больше не нуждается. И в придачу — эта история с Кришпином; наверное, еще утром этот тип успел заскочить в металлоартель и посоветовать, чтобы впредь ко мне в кузню не обращались. А Роза собирается прийти, ожидая от меня бог весть чего! Верно, уже решилась окончательно, коли объявила мельнику, что сегодня придет… Раскаяние одолело, — думал Амброж, усмехаясь, — вчера на меня глядела овечкой, когда кивнула — да, приду, мол. Совесть мучает, что разыграла давеча мерзкую комедию: вот я перед тобой, Амброж! Знаем, мол, чего тебе надо — бабу!..»