Тварь я рассматривать не стал, поскольку она ни мехом, ни съедобным мясом не наделена, а коли так, то пошел дальше, насвистывая песенку про Анну Каренину и ананас. Больно она подходила к ситуации. Песня старая, много в ней таких вещей, что моим современникам невдомек, особенно про рельсы и трехтомник Ленина, но как-то догадаться можно. Если же и не догадался, то в песнях есть и разные припевки вроде 'Хайдалейя' или 'Тра-та-та', не несущих никакой полезной информации, но их выпевают и не мучаются от этого, значит, и про Анну смогут спеть. Тропа закручивалась пружиною вокруг горы. Дорогою назвать ее можно было только в припадке невероятного оптимизма, ибо шириной она не достигала возможности вести вьючного мула туда и отсюда,а человеки еще так разойтись могли , если шли без коромысла на плечах. Головой я вертел, как дикий пейзанин, впервые попавший в большой город. А что еще делать, пытаясь быть готовым к атаке с любой стороны? Это когда движешься в составе группы, то можно разделить меж собой секторы наблюдения, а когда ты один-поневоле пожалеешь, что у тебя не десяток глаз и рук тоже только две. Дорогу пересек стекающий сверху ручеек, и я решил, что надо бы пополнить запасы воды. Огляделся и ничего страшного не увидел, а потому забросил винтовку за плечо и вынул из поясной сумочки амулет для проверки пригодности воды. Костяной кубик с рунами на гранях, погруженный в воду, потемнел. Увы, нельзя ее брать-не то ручей моет какую-то рудную жилу вроде свинцовой, не то где-то выше в нем сдох сурок и отравил собой течение. Жалко, но травиться нет никакой нужды. А амулет восстановится через полчаса отдыха, он не одноразовый. И я продолжил поход, подумав, что хорошо упитанный сурок не помешал бы на сегодняшний ужин. С едою все не радужно, а идти еще неизвестно сколько. Только сурку надо попасть в голову, которую винтовочная пуля оторвет, оставив тушку в целости. Если же попасть в туловище, то мяса сурка на еду может и не остаться, он же не лось и не корова. Вообще с дичью второй день ничего хорошего не просматривалось-ни сурков, ни кроликов, ни козочек, да и птицы тоже такие-после ощипывания и потрошения в остатке будет одна кожа и той немного. К середине дня я устал и решил устроиться отдохнуть. На самой дороге я не стал размещаться, а залез чуть повыше нее. Там, на откосе удачно сочетались пара кустов и крупный камень, прикрывавшие от взгляда с самой тропы. Так что можно даже будет подремать. Сегодня в придорожном ресторане подавали зачерствевший хлеб с салом, посыпанный листьями джалалии для придания изысканного пряного вкуса. Вот и все, хлеба уже больше нет-дальше пойдут остатки галет. Сала тоже немного, зато листьев хватает. Если б они еще и насыщали, а не только создавали привкус и запах, похожий на чесночный. Чай я греть не стал-лучше вечером, а пока только водички. Устроился за этим прикрытием, окружил себя противозмеиной веревкой и задремал. Как раз солнышко пригревало и помогало переходу ко сну.
Спалось хорошо, а вот просыпалось-не очень. Открыл левый глаз и как бы увидел, что прямо в мой глаз смотрит другой, чужой глаз. Похолодев, я раскрыл оба-и ничего. Ветка куста, травка. И ничего больше, если не считать всяких букашек. Снова захлопнул веки и открыл сначала правый -и опять взгляд в него в упор чужого. Да что же это такое, если одним глазом я вижу, а двумя -нет?! Привстал и огляделся: в небе какая-то птичка, на земле жучки и букашки, и ничего более. Тьфу! Это морок полдня. Описано такое путешественниками. Хорошо, что не привиделся хоровод неодетых эльфиек, приглашающих с собой потанцевать к краю пропасти. Да и на высокогорных тропах так вот задремлешь и грохнешься, резко дернувшись. И никакой тебе магии-пошел и не вернулся, и никто не скажет, что случилось и почему.
Разве что призраком станешь и будешь терзать своим рассказом редких путников, пока не сформируется стойкое убеждение, что лучше помучаться, обходя гору с другой стороны, чем выслушивать нудные жалобы призрака с этой.
Поскольку умирают многие, но призраком становится хорошо, если один из десяти тысяч померших, то вероятность этого понятно, какая. Иногда я думаю, что превращение в призрака - это в некотором роде кара богов. Посмертие, конечно, бывает разное, но жрецы говорят нам, что большинство людей пройдут и уйдут, как будто их и не было. То есть, если я страдал по Ольге всю оставшуюся жизнь, то смерть для меня будет избавлением от этого страдания. А стань я призраком, так потом мне еще столетиями стонать о пропавшей своей любви и по тому, что умер в муках, а не во сне. Вроде так получается с теми, кто остался призраком, и так мне поясняли это жрецы пяти небожителей. Христианский священник пояснил чуть не так, и не преминув сказать, что предыдущие жрецы-демонопоклонники ничего не знают о будущем, ибо демоны, которым они служат, будущего не провидят. А ждет за гробом нас либо вечные муки, если грешили, либо вечное блаженство, если был не столь плох. Поглядит на меня его бог, взвесит мои злодеяния и добрые дела и отмерит кару либо награду за них. И, как я понял его намек, мне блаженство очень не светит, скорее, наоборот, только он не пояснил, отчего так. Вот тогда я и понял, что ничего хорошего мне не светит, ни до смерти, ни после. Перспектива была незавидная, а слова друзей и родных, говоривших, что все это пройдет, ведь не один я лишился своей любимой, и люди это пережили, и даже новую любовь нашли, меня не успокаивали. О новой любви, кстати, сказал мне дядя Юра, он вообще человек неделикатный и может рубануть, как это он и сделал, заявив, что ни одна баба и то, что у нее есть, не является незаменимыми. В Нижнем есть еще пара десятков тысяч баб, которые ничем не хуже. Если же я их не желаю, то вдоль Великой еще много городов с бабами. Если же мне не подойдут и они, то можно поискать кого-то из харазцев или других кочевых народов. У них практикуется временный брак, так что, если какая-нибудь девица из племени деле мне не заменит Ольги, так и поменять не дорого стоит. Я встал и ушел, пока дядюшка не проявит широту души и не предложит мне найти орку или гному. Думаю, он бы дошел до этого градуса широты часа через два и еще после пары стаканов.