— Китов? — спросил Пазел.
— Китов, — подтвердил Виспек. — Чтобы лучше наблюдать за вашим приближением и вашими действиями на борту «Чатранда».
— Ваша команда заметила нас, — сказал Джалантри. — Мы были редким видом китов, иссиня-черными и маленькими.
— Казенсийцами, — сказал Пазел. — Да, я видел вас — но это было здесь, по эту сторону Правящего моря. Неда, это были вы?
Она коротко кивнула:
— Мы следовали за вами вдоль Песчаной Стены.
— Пока на нас не напали акулы, — сказал Виспек. — Они были злобны и неисчислимы; мы спаслись от них, только выбросившись на этот берег.
— А эти вещи?
Виспек посмотрел на ящики, повернув голову:
— Кораблекрушение. В трех или четырех милях к западу, вдоль внутреннего берега. Мрачное открытие, вот что это было. Сам корабль был странным и тонким — и частично сгоревшим; мы подумали, что он брошен командой. Но внутри он был полон убитых существ, похожих на чернокожих людей, за исключением их рук, волос и глаз. Им всем перерезали горло. На палубе, где мы нашли тела, кровью было нацарапано слово: ПЛАТАЗКРА. Можешь ли ты сказать нам значение этого слова, мальчик?
Виспек выжидающе посмотрел на Пазела, который неохотно кивнул, зная, что лицо его выдало. Он нахмурил брови:
— Что-то вроде «победа»... нет, «завоевание» ближе. «Бесконечное Завоевание», вот точное значение.
Они все потрясенно посмотрели на него.
— Судно было повреждено, — сказал наконец Кайер Виспек, — но разграблено лишь частично. Мы нашли прекрасные товары — ткани, красители, кожаные сапоги превосходной работы, даже золотые монеты, разбросанные под ногами. Это было так, как если бы нападавшие нанесли удар в спешке или ярости, не желая ничего, кроме смерти всех, кто находился на борту.
— Тем не менее, они забрали еду, — сказал Джалантри, нахмурившись при воспоминании.
— Почему вы не вернулись в море, как только акулы уплыли? — спросил Пазел.
— Мы не могли, — сказал Виспек. — Отец пытался дать нам силу изменять себя туда и обратно по своему желанию, но ему это так и не удалось. Как только мы вернемся в человеческий облик, только скипетр в руке Мастера сможет снова превратить нас в китов.
— И скипетр утонул вместе с «Джистроллоком»? — спросил Герцил.
— Я же говорил вам, что мы пришли сюда ни с чем, — сказал Кайер Виспек. — Наш старейшина изменил нас в последний раз, даже когда море затопило палубы. Это единственная причина, по которой мы выжили.
Неда искоса взглянула на толясского воина. Какой хитрец. Он знает, что Кайер уклонился от его вопроса. Она занялась обгладыванием мяса с кости, думая о том, как осторожно их предводитель справился с этим моментом, насколько внимательными они должны быть к его сигналам. Прежде всего, мы не должны ничего говорить о Малаброне.
Внутри нее вспыхнуло воспоминание, отвратительно четкое. Разрушающийся корпус, гротескная скорость врывающегося моря, старый Кайерад, прижимающий скипетр к груди, и мгновенная агония превращения, никакого транса во время боли, чтобы ее заглушить. Она протискивалась среди обломков, дезориентированная, прежде чем снова заметила светящийся скипетр в отверстии, где старик изменял последнего сфванцкора, Малаброна. Она наблюдала, как его тело раздувается, как волдырь. Растерянный и ревностный Малаброн; отчаявшийся, проклятый навеки. Он верил в высказывания мистиков, верил, что они приближаются ко времени катаклизма и крушения верований. И когда враг одержал победу, а их миссия провалилась, кит Малаброн совершил немыслимое: откусил руку старому Кайераду, проглотил ее вместе со скипетром и исчез во внезапной черноте моря.
Они больше никогда его не увидели, и Кайер Виспек не размышлял о том, что толкнуло Малаброна на такую измену. Джалантри просто проклял его имя. Неда, однако, помнила яростную тихую болтовню Малаброна, его бред. В последние недели его слова лились потоком в те часы, когда разговоры были разрешены, и так многое из них было диковинной чепухой, что остальные не обращали на это внимания. Но Неда слышала все, ее маниакальная память сортировала чушь по категориям и рангам. И в одной категории, отнюдь не самой многочисленной, были его бормотания о «пути, который пропустили наши отцы» и о «тех, кто боится очиститься».