Пазел понял, что взял ее за руку.
Его собственная пылала огнем. Она не вырвалась, но отвернула лицо.
— Я кое-что прочитала о тебе, — сказала она.
— Где?
— Ты знаешь, где.
— В... Полилексе? Что-то обо мне в Полилексе Торговца?
— «Пазел Паткендл, смолбой из Ормаэла, второй ребенок Грегори и Сутинии Паткендл». Разве это не смешно? Потому что ты не из Ормаэла, и ты не Паткендл, так? Питфайр, ты даже больше не смолбой. Автору-обманщику следовало бы знать лучше.[5]
Он поднес ее руку к своей щеке. Он подумывал сказать ей, что понятия не имеет, о чем она говорит, но замечание показалось ненужным.
— Забавно, — сказала она, — ты не сын своего отца. И я не дочь своего отца. Разве это не странно?
— Ужасно, — сумел сказать он. Она часто дышала. Ее рука скользнула по его щеке. Он хотел заняться с ней любовью и думал, что это возможно, думал, что момент настал и больше никогда не наступит, и все же его охватило что-то вроде головокружения. Он боялся, что у него начинается ум-припадок, но предательского мурлыканья нигде не было слышно. Таша слегка дрожала; нервный смех, подумал он. Он ощущал каждый дюйм ее тела, каждое малейшее движение. Своего рода безумие. Он представил, как медвежья шкура оживает, выбегает из большой каюты, мчится в какое-нибудь глубокое место в трюме и выкапывает Аруниса из его укрытия, как пчелиные соты из пня. И он ее хотел, так же сильно. Но его мысли бесконтрольно метались повсюду. Арунис боится этого ковра, подумал он. Что случилось, чего он боится?
Он поцеловал тыльную сторону ее руки, почувствовав, как она дрожит. Когда она выдохнула, в ее голосе прозвучал низкий стон, который пронзил его, как молния. Они еще не начали, но казалось, что они уже закончили. На все были даны ответы. Он будет с ней до конца своей жизни.
— Я должна попросить тебя кое о чем, — сказала она.
— Я знаю, — сказал он. — Конечно, я знаю. Очевидно.
Она повернулась к нему лицом, и он внезапно понял, что видел не смех, а слезы. Они все еще текли.
— Я должна тебя попросить кое о чем, — сказала она. — Должна, но не хочу. Я должна попросить тебя остановить. Не только это. Остановить все. Ты сделаешь это для меня? О, мой самый дорогой...
Таша только что сказала мой самый дорогой. Слова были настолько странными на ее языке — языке девчонки-сорванца, — что на мгновение заслонили от него смысл. Она закрыла глаза, закусила губы, фыркнула и всхлипнула, и в конце концов он понял, что не ослышался.
— Все?
— Прости, — сказала она, задыхаясь.
— Это Фулбрич, не так ли?
Таша кивнула, зажмурив глаза так сильно, как будто пыталась заставить их исчезнуть.
— Ты его любишь? Правда?
Несмотря на большое сопротивление, еще один кивок.
Пазел убрал руку. Он сел, а она свернулась калачиком рядом с ним и заплакала.
— Я должна была знать, — прошептала она. — Я действительно знала. Когда он впервые поднялся на борт.
Пазел сидел, обхватив руками колени. Сколько раз? Сколько раз мир может измениться, прежде чем не останется ничего, что ты сможешь распознать?
— Я полагаю, — сказал он, пытаясь (безуспешно) скрыть горечь в своем голосе, — что было бы легче, если бы я больше здесь не оставался?
— Да.
Пазел сглотнул. Она согласилась слишком быстро. Она все это продумала.
Затем ему в голову пришла мрачная мысль:
— Герцил знает, так? Все эти взгляды, даже сегодня вечером в операционной. Когда он это понял?
После паузы Таша сказала:
— До того, как поняла я.
— Но Фулбрич, Таша? Я не верю в это, я не могу. Ты знаешь о нем что-то такое, чего не знаю я?
Ее сияющие глаза оторвались от него, и он пожалел, что спросил.
— Для тебя есть каюта, — сказала она. — Болуту будет жить в комнате Герцила, а ты можешь занять его. Там ты будешь в безопасности. Это все еще за магической стеной.
Пазел услышал достаточно. Он встал, прошел в свой угол и начал складывать одежду в гамак. Он двигался как лунатик, как тол-ченни. Каюта Болуту была слишком тесной; он вернется в отсек смолбоев и попытает счастья. Он окинул взглядом большую каюту, вспомнив тот день, когда она впервые попыталась привести его сюда, когда какой-то инстинкт заставил его остановиться в дверях, думая: Я не принадлежу такой комнате.