Не принадлежать. Это история его жизни.
Таша сидела неподвижно, ожидая, когда он уйдет. Он направился к двери. Но когда он проходил мимо нее, она положила руку ему на ногу. Он напрягся. Холодным голосом он сказал:
— Однажды змея укусила меня там.
Таша медленно подняла на него глаза.
— Он умер, — прошептала она.
— Прошу прощения?
— Ветер, Пазел. Послушай: он совершенно мертв.
Так оно и было. Стоны ветра прекратились. Клеенка, прибитая к разбитым окнам, безвольно свисала. Они встали, подошли к неповрежденному окну и широко распахнули его. Воздух был совершенно неподвижен. «Чатранд» неподвижно покачивался на волнах.
Они поднялись наверх и увидели, что матросы с удивлением смотрят на пустые паруса. Мошки порхали по палубе, не тронутые никаким ветерком. Песчаная Стена была вне поля зрения, и южный берег, где бы он ни находился, тоже оставался невидимым. Огромный корабль стоял в темноте, без каких-либо ориентиров под чужими звездами. Черное колдовство, шептали некоторые.
Десять минут спустя паруса начали наполняться. Еще десять, и ветер стал таким же, как всегда: не слишком сильным, но достаточным, чтобы плыть, и слегка изменил направление в их пользу. Мужчины, посмеиваясь, качали головами. На квартердеке мистер Болуту глядел в темноту, его серебристые глаза были широко раскрыты и настороженны.
Начальник вахты пробил две склянки; до восхода солнца оставался час. Пазел оставил Ташу стоять одну на верхней палубе (пришла непрошеная мысль: она недолго пробудет одна) и спустился по Серебряной Лестнице на жилую палубу. Он медленно продвигался по лабиринту спящих мужчин и мальчиков. Дверь все еще скрипела, мальчик по кличке Неряха все еще храпел, как блеющий козел. Он ощупью добрался до восьми медных гвоздей в древнем пиллерсе, которые всегда отмечали его место, и начал привязывать свой гамак.
Все началось между этими двумя столбами. Они с Нипсом шепчутся, становясь друзьями. Его первая встреча с Диадрелу, которая рассмеялась, когда он сказал, что не доверяет ей: «Мудрый мальчик. Не доверяй». И его личное решение бросить вызов доктору Чедфеллоу, который умолял его покинуть корабль еще до того, как Таша оказалась на борту.
Там, в Ормаэле, когда безумие его матери достигало наивысшей точки, когда она клала в рот пауков или варила вечерний суп с водой из ванны, он иногда убегал вглубь сливового сада, прижимал пальто к лицу и кричал. Это помогало. Он никогда никому об этом не рассказывал. Он хотел бы закричать сейчас. На борту были его лучший друг и его треклятая сестра, и он не мог поговорить ни с кем из них. Пазел закрыл глаза.
Пять минут спустя мистер Кут появился со своим тупым, ненавистным колокольчиком, разбудив утреннюю смену. Пазел лежал неподвижно, пытаясь призвать на помощь старую привычку спать сквозь удары и проклятия, плевки и потасовки в темноте. Он наполовину погрузился в сон, но дальше идти не мог. Каждая частичка его тела болела. В этом беспокойном трансе он увидел их вместе, Ташу и Фулбрича. Не доверяй. Останови все. Прыгай через борт.
— Мукетч.
Его глаза резко открылись. Смолбой Джервик стоял над ним, сжав руки в кулаки, на его жестком лице застыло выражение, в котором Пазел не сразу распознал озабоченность.
— Что случилось? Тебя кто-то избил?
— Хуже, — сказал Пазел и тут же пожалел о своем ответе.
Джервик был грубым, жестоким и очень сильным; когда-то они были смертельными врагами. Но после крысиной войны все изменилось. Джервик перешел на их сторону — тихо, не сообщив об этом никому, кроме самого Пазела. В некотором смысле он был их шпионом: у него были все возможности что-то узнать, хотя бы потому, что все считали его слишком глупым, чтобы слушать. Пазел больше не считал его глупым. Джервик обладал хитростью и отвагой. И он прошел через ментальные пытки со стороны Аруниса, сохранив свою волю к борьбе нетронутой.
Тем не менее Пазел хотел, чтобы Джервик ушел. У старшего мальчика было неправильное представление; он думал, что кто-то избил Пазела так же, как это делал он сам. Рот Джервика скривился в оскале:
— Ты не можешь никому позволить сделать это с тобой, Мукетч, ты слышишь? Ты должен это усвоить.
Пазел снова закрыл глаза.
— Я согласен, — сказал он.