— То, как ты сражался с теми крысами, а? Ты подавил ихнюю волю. Вот как ты должен сражаться, как мужчина с мужчиной, понимаешь?
— Подавить их волю?
— Точняк. Никогда не ходи наполовину пьяным. Когда ты стоишь на причале, отдают швартовые, и боцман орет: «Все на борт», разве ты ставишь только одну ногу на чертову шлюпку и стоишь там? Нет, конешно нет. Ты прыгаешь обеими ногами или оставляешь обе на берегу. То же самое и с дракой. Ты уже должон знать.
Пазел открыл глаза.
— Ты снова прав, — сказал он. — Только на этот раз я действительно не могу… драться с ним. С ними. Это не кулачный бой.
— Легче, если бы это было так, а?
Пазел был несколько поражен:
— Это верно, Джервик. Легче, если бы это было так.
Джервик стоял неподвижно, его лица почти не было видно.
— Я думал, ты будешь гоготать, — сказал он наконец. — Ну, когда я сказал тебе, что хочу перейти на другую сторону. Я думал, ты посмеешься и отчитаешь меня. «Набиваешься в дружбаны, ты, головорез, ты, треклятый тупица, ты, дурак». Только вежливее, конешно.
Пазел прикусил губу. Он был близок к тому, чтобы сделать именно это.
— Я рад, что мне больше не нужно с тобой драться, — честно сказал он.
— Ты бы смог, — сказал Джервик, тихо смеясь. — Герцил хорошо тебя научил — или это была девчонка?
— Они оба, — с несчастным видом сказал Пазел.
Джервик услышал перемену в его голосе. Как будто осознав, что переступил черту, он повернулся, чтобы уйти.
— Подави его волю, Мукетч. И если он все еще слишком для тебя, — голос Джервика стал низким и угрожающим, — просто скажи слово, и я убью сукиного сына.
Пазел спал, и ему снился Нилстоун. Он изменил Ташу, преобразил ее так же, как и крыс, только мутация пришлась ей по сердцу. Она встретила его в углу с хитрой и тайной усмешкой. Она баюкала Камень, разговаривала с ним, лаская черноту, которая была слишком черной даже для снов. Затем она положила Нилстоун в карман и согнула палец, подзывая его ближе. Она приподняла рубашку с одной стороны, обнажив линию черных швов, и, когда ее пальцы коснулись линии, рана открылась, как рот, и позволила ему заглянуть в ее грудь. Ее сердце оказалось маленьким бронированным кораблем, надежно закрепленным в сухом доке грудной клетки, трюмные насосы были прикреплены к венам.
— Ты видишь? — сказала она. — Это для твоего же блага. Твое сердце выросло, как яблоко или скорлупа. Мое было построено в Этерхорде. Ты не можешь любить того, кто построил свое собственное сердце...
— Могу, — запротестовал он, хотя на самом деле ему хотелось убежать.
Таша поморщилась от внезапной боли.
— Ты думаешь, что знаешь все, — едко сказала она. — Тогда давай. Прикоснись к нему. Держу пари, ты не посмеешь.
Сердце-корабль билось. Что это могло быть, как не ловушка? Это было прекрасно, он был готов, он выдержит, когда железные челюсти сомкнутся на его запястье. Сначала он коснулся ее гладкого пупка, но сладость там была невыносимой, поэтому он послушно вложил руку в рану.
Сердце Таши бешено заколотилось. И Пазел проснулся от тревожных криков сотни мужчин и мальчиков. Киль! Киль! Милый Рин, мы сели на мель!
Корабль резко накренился на правый борт. Снизу донесся ужасный треск. Пазел спрыгнул со своего гамака на наклонный пол и помчался в толпе мужчин и мальчиков к лестнице, каждый поскальзывался и шел ощупью. «Он снова вырывается на свободу!» — закричал смолбой, известный как Крошка. Так оно и было: корабль выровнялся (еще более отвратительный треск), и Пазел чуть не упал, когда трап снова стал вертикальным. Он выбрался на верхнюю палубу и окинул взглядом море и корабль. Бегущие ноги. Испуганные лица. Яркое утро, странные птицы с ласточкиными хвостами, плоские воды цвета индиго и Земля.
Земля в десяти или пятнадцати милях впереди, по левому борту. Все остальные знали об этом; он, должно быть, проспал крик дозорного. На мгновение Пазел был ошеломлен: новый мир, Южный материк. Он было пурпурно-коричневым, с клочьями тумана, светящимися в утреннем свете. Выше небо было ясным, и, словно призрачная гравюра, над побережьем вырисовывалась цепь далеких, зазубренных, серебристо-серых гор.
— Доклад! — орал в переговорную трубку Альяш. — Доклад из трюма! Мистер Паньяр, вы что, оглохли?
Крики наверху: обломки всплывали в кильватере «Чатранда». Деревянные щепки, некоторые из них размером с ножки стола. Фиффенгурт прошел мимо Пазела, даже не взглянув, и побежал прямо к окну средней рубки, где Роуз ждал в ярости, его лицо было покрыто копотью и сажей.
— Боги внизу, капитан, — сказал он, — с носа просто ничего не было. Вода прозрачна на восемьдесят футов!
— Нет, нет, нет! — взревел Роуз. — Черт возьми, парень, ты что, не почувствовал удара? Что бы это ни было, оно пересекло наш киль посередине корабля. Мы не переехали его — оно врезалось в нас!