Маленькая птичка-портной уговаривала его набраться терпения:
— У нас впереди еще несколько месяцев зимы, друг Исик. Нет причин беспокоиться или спешить. Вы, люди, живете так треклято долго.
Он был разбуженной птицей, конечно, и достаточно мал, чтобы пролезть через отверстие на уровне глаз в полупрозрачном стекле окна. Король оставил это крошечное отверстие, чтобы Исик мог смотреть вниз на территорию дворца: мраморный амфитеатр, красные листья, кружащиеся над лягушачьим прудом, игра теней в Роще Предков. Супруга птицы не была разбужена, и это давило ему на сердце. Они вырастили три кладки яиц за три года, и ни в одном из птенцов не зажглось мышление до того, как они вылупились и улетели.
— Я знаю вероятность, более или менее, — сказал он Исику, чопорно откусывая крошки содового хлеба, которые адмирал приберегал для него каждое утро. — Но правда в том, Исик, что я прочесываю город. И ищу даже за его пределами, на пастбищах, хотя там охотятся ястребы. Она очень хороша, моя маленькая Бледное Горлышко, она очень быстрая и преданная. Но если бы появилась разбуженная птица... не знаю, что бы я сделал.
При этих словах он внезапно и сильно захлопал крыльями:
— Я ненавижу себя! Я негодяй! Но, рассказав тебе, я каким-то образом делаю все это терпимым. Я бы доверил тебе свою жизнь, Исик.
Адмирал коснулся гладкой головы птицы сбоку. «Секреты», — пробормотал он. Птица пришла в восторг и от волнения рассыпала все крошки по полу. Это был всего лишь третий раз, когда Исик заговорил с момента появления во дворце.
Исик знал, что его собственный долг благодарности был намного больше, чем у птицы. Крошечное существо не знало, но оно заговаривало ночные кошмары, его щебет распугивал крыс. Исик больше не чувствовал, как они царапают края его одеял, и не слышал, как они скребутся в дверь. Он всем сердцем жаждал поговорить с птицей и с королем, когда у монарха будет время для визита. Но его разум был все еще заморожен, захвачен ужасной пустотой, и слова, подобно глыбам льда, закупорившим реку, отказывались течь.
Так скромны его победы. Когда он говорил в прошлый раз, с ним была только медсестра. Он уставился на нее и вдруг рявкнул: « Марионетки!» Она почти закричала, затем в ужасе прикрыла рот рукой. Ее тоже предупредили, чтобы она не привлекала внимания к комнате.
— Марионетки, сэр? — прошептала она в ужасе.
Исик кивнул, руки сжаты в кулаки, рот шевелится, лицевые мышцы напряжены.
— Все вы, — сумел прохрипеть он, — маленькие люди, просто марионетки, увидите.
То, что она не обиделась, было показателем ее доброты.
Это было на прошлой неделе. А когда я заговорил в первый раз? Это было, когда Сирарис вернулась в его сознание. Сирарис, его предательница, его отравительница — даже его собственность, в течение года, когда император заставил его принять ее как рабыню. Ужасно быть одним из немногих мужчин, оставшихся в Этерхорде, чтобы владеть другим человеческим существом. Ужасный секрет, о котором он молился, чтобы птица никогда не узнала. Вроде того факта, что его дед выжил, застряв в Тсордонах со сломанной ногой: он питался телами своих павших товарищей, попавших в засаду и убитых мзитрини. Немного мяса из бедра каждый день в течение четырех недель, пока не растаял снег и горный патруль не нашел его, почти замерзшего, у догорающего костра.
Как он боготворил ее: Сирарис, его законная супруга, более возбуждающая, когда она зевала или кашляла, чем мать Таши в разгар занятий любовью; Сирарис, единственная женщина, прикосновения которой когда-либо заставляли его плакать от радости, хотя с первой ночи (ее поцелуи — поцелуи рабыни; ее стоны экстаза неотличимы от боли) часть его подозревала, что эта радость была взята взаймы у дьяволов, и их процентная ставка ему не по средствам.
Она всплыла в его памяти из-за смеха. Король Оширам завел новую любовницу, танцовщицу, спасенную из какого-то борделя в Баллитвине, как он сказал. Ужасно застенчивая и неземно прекрасная: именно из-за нее король теперь так редко его навещал. Дворец был большим, и эта девушка, очевидно, посещала большую его часть — хотя, конечно, не Северную Башню. Тем не менее, один из любимых покоев короля находился всего двумя этажами ниже, и однажды он привел ее туда, и Исик услышал ее смех. Это потрясло его после нескольких месяцев молчания. Он вскочил на ноги и произнес одно слово: «Сирарис». Потому что это был ее смех. Как удивительно слышать его снова!
Конечно, было бы совсем не замечательно, если бы это действительно была Сирарис. Ибо, несмотря на всю пустоту, которая оставалась внутри него, несмотря на похоть, сопровождавшую смех, Исик внезапно понял: это сделала Сирарис, накормила его дымом смерти, вступила в сговор с его мучителями, хотела его смерти.