Она ужасно боялась рассказать матери о том, что случилось, но еще страшнее было все скрывать, она призналась, и тогда, естественно, родители захотели узнать имя отца ребенка.
Эдит внезапно замолчала, словно вдруг сообразила, что уже давно не является Эдит Джонсон, что стала Эдит Будро. Она заметно помрачнела.
— Мой отец хотел знать, как зовут моего мальчика, — продолжала Эдит. — Он приставал ко мне несколько недель подряд, но я молчала, а затем, однажды ночью, он напился и принялся меня избивать, мама стала кричать, что я потеряю ребенка, я не хотела ему говорить, но мне было так страшно, что я потеряю тебя… — Она помотала головой, вновь скрестила руки на груди и заморгала, стараясь стряхнуть с ресниц слезы.
— Ладно, Эдит, вы были ребенком. Вам было очень страшно.
Она кивнула, но не подняла глаз, а слезы потекли еще сильнее.
— Он нашел Леона и застрелил его. Застрелил, — прошептала Эдит.
— О господи, — сказала Джоди.
Эдит вытерла слезы, размазывая по лицу тушь. Потом она слабо улыбнулась:
— Наверное, я кажусь ужасной дурой. Извините.
— Нет, — сказала Джоди.
Наконец Эдит сумела взять себя в руки.
— Может быть, вы зайдете ко мне домой? Я могла бы сварить кофе. Мне так много надо вам рассказать.
Джоди было не по себе.
— Не думаю, что смогу это сделать.
Она взглянула на меня, словно умоляла меня сказать что-то вроде того, что мы куда-то спешим, а потом посмотреть на часы и увести ее.
В глазах Эдит появился страх.
— У вас есть три сестры. Вы знали об этом? Я могу показать их фотографии, — умоляюще произнесла она.
— Не стоит. Я должна возвратиться в Лос-Анджелес, — сказала Джоди.
Эдит покачала головой. Ее лицо исказила гримаса страха.
— Я не хотела говорить об этом, — пробормотала она. — Но каждый день я проклинаю себя за то, что у меня не хватило сил спасти его. — Она закрыла лицо руками. — Я хочу, чтобы вы знали. Я думала о вас и молилась за вас. Да простит меня Господь! У меня не хватило сил спасти вас. Пожалуйста, Джоди, простите меня за это! Я молю о прощении.
Ссутулившись, она отвернулась от нее, ухватилась за ограду и заплакала. Старик на скамейке продрал глаза, потянулся и взглянул на нас.
— Ну и что здесь творится? — спросил он.
Я наклонился к нему:
— Заткнись, или я надеру тебе задницу!
Старик отвязал собаку и поспешил прочь. Я попытался проморгаться. Слишком пыльно. Проклятая пыль повсюду.
— Эдит, — позвала Джоди.
Эдит кивнула.
— Я прощаю вас, Эдит.
Эдит снова кивнула. Ее лихорадило. Джоди посмотрела на меня.
— Вам решать, — сказал я.
Джоди сжала губы, с силой выдохнула и, уставившись на дощатый пол беседки, спросила:
— Эдит, ответьте мне всего на один вопрос. Вы действительно любили моего отца?
Эдит ответила настолько тихо, что мы едва расслышали ее. Может быть, это нам только показалось и мы услышали то, что хотели услышать.
— О боже! Я любила его. Я так сильно любила его!
Джоди подошла к Эдит и обняла ее.
— Может быть, мы все же задержимся здесь, — сказала она.
Они так и остались стоять на жаре. Эдит плакала, а Джоди гладила ее по плечу.
Глава 21
Мы подъехали к дому Эдит Будро, оставили машину на подъездной дорожке и вошли внутрь, чтобы она могла разделить свою жизнь с давно потерянной дочерью.
У нее был симпатичный дом в колониальном стиле, пахнувший сосной. Здесь царила идеальная чистота — так бывает только в тех домах, где дети выросли и уехали. У входа нас встретили высокие напольные часы, за дверью пристроилось пианино. На пианино были с любовью расставлены многочисленные семейные фотографии. Эдит и Джоди вошли первыми, я чуть отстал, но они старались не приближаться друг к другу, пытаясь держаться вежливо и отстраненно.
— У вас очень милый дом, — заметила Джоди.
— Благодарю.
— Вы давно здесь живете?
— О да. Почти пятнадцать лет.
«Вы видите? Вот так».
Я уселся в кресло с подголовником, стоявшее рядом с диваном, а они перемещались по комнате, разглядывая столь милые сердцу Эдит предметы, словно вдруг оказались внутри египетской пирамиды.