После совещания, которое проводил министр иностранных дел, Хоснер вышел на воздух, и тут же на него налетел шерхи. Песок бил в лицо, ветер трепал изодранную одежду.
Он нашел Каплана на позиции, которую прежде занимал Брин. Ночной прицел от винтовки был теперь переставлен на автомат «АК-47», но в такую бешеную ночь от него было мало толку. Раненого Каплана трясло от высокой температуры, но он настоял, чтобы его отправили сюда, потому что лучше всех умел обращаться с ночным прицелом.
Ноеминь Хабер глядела поверх бруствера, пытаясь различить какое-нибудь движение в пыли. Ее лицо закрывал новомодный шлем от ветра. Защитники холма делали такие шлемы из плексигласа, вынутого из иллюминаторов «Конкорда», обкладывали края поролоном из сидений, и такие шлемы защищали лицо от песка, как маска ныряльщика от воды. Шлем держался на ее голове с помощью эластичной ленты.
Хоснер опустился рядом с Капланом.
— Понимаешь, в такую бурю им нет смысла ждать захода луны.
— Понимаю. — Каплан хорошо знал Хоснера, знал интонации его голоса, манеры, он понял, что ему предстоит услышать что-то, и это что-то будет мало приятным.
— У нас больше нет ни постов наблюдения и подслушивания, ни средств раннего обнаружения. Мы слепы.
— Да, это верно. — Каплан уже начал догадываться, куда клонит Хоснер.
— Но, как говорят, лучшая оборона — это нападение. Мы сами должны напасть на них. Как прошлой ночью.
— Да.
Хоснер вышел к нему из темноты, словно Ангел Смерти. И Каплан понял, что ему предстоит умереть.
— И, если мы не сделаем этого, они выскочат на нас прямо из пыли и окажутся на вершине, прежде чем мы сумеем что-либо предпринять. Посмотри сам.
Каплан послушно взглянул вниз. Видимость за пределами периметра была не более пяти метров. Его охватило нехорошее предчувствие, почти паника, и он еще сильнее сжал автомат. Его переполняло импульсивное желание рвануться в темноту, рассечь ее своим телом и посмотреть, что творится на склоне.
— Ну, что ты там видишь, Моше? Что там?
— Не знаю.
— А не хочешь узнать?
Каплан не ответил.
Хоснер подождал, потом продолжил объяснять ситуацию.
— В сложившейся ситуации самым лучшим военным решением будет послать на склон людей и устроить засаду. Я бы расположил ее возле внешней стены. По пути сюда от ворот Иштар ашбалы вынуждены будут пойти вдоль этой стены. А засада не только нанесет им урон в живой силе, но и предупредит нас о нападении. — Он вздохнул. — Но Бург отказывается рисковать людьми и распылять силы. Это субъективное решение, однако я вынужден с ним согласиться. — Хоснер помолчал. — Но, с другой стороны… с другой стороны, если один человек с автоматом и несколькими сотнями патронов заляжет там, где арабы пойдут вдоль стены, он сможет уложить десяток из них, прежде чем они откроют ответный огонь. — Хоснер снова помолчал. — Понимаешь?
Прикрывая ладонями огонь, Хоснер закурил сигарету и протянул ее Каплану. Тот никогда не видел и даже не слышал о столь дружеском жесте со стороны Иакова Хоснера.
Каплан сделал затяжку, но сигарету не вернул.
— Я… я думаю, вы правы… если только они уже не находятся на середине склона.
— Да, это так, — согласился Хоснер. — И наверняка у подножия холма оставлены часовые. Но один человек без труда сможет проскользнуть мимо них в темноте.
Каплан не сомневался, что в случае необходимости Хоснер сам бы отправился в засаду. И, если он решил не идти сам, значит, посчитал, что для него более важно выполнять свои обязанности на холме. Но у Каплана было страстное желание дожить до глубокой старости, а Хоснер пытался поставить крест на этом желании.
— У человека, который отправится туда, чертовски мало шансов вернуться назад.
— Чертовски мало.
— Особенно если рана ограничивает его подвижность.
Хоснер кивнул.
— Понимаешь, Моше, на этом холме было очень мало настоящих солдат: вас шестеро, Добкин… несколько ветеранов… Бург. А теперь их число и вовсе уменьшилось. Профессиональные солдаты знают, что когда-нибудь им прикажут сделать нечто такое, чего не потребуют от новобранцев. Понимаешь?
— Конечно. — Каплан подумал, почему Хоснер не обратился к Маркусу или Алперну. Ведь они не были ранены. Наверное, это просто «большая честь», как говорят в таких случаях. Каплан понимал, что наверняка существуют и другие причины, но он не мог постичь мотивов Иакова Хоснера.