— Ну… спасибо, что выслушал мои мысли, Моше.
— Не стоит меня благодарить. — Каплан замялся. Заметив, что Хоснер не собирается уходить, он добавил: — На самом деле, когда человек слушает идеи других людей, ему и самому могут прийти в голову хорошие мысли.
— Это верно.
Каплан снова замялся, потом повернулся и посмотрел на склон. Он почувствовал на своем плече руку Хоснера, услышал ободряющие слова, но точно их не разобрал. Самым неприятным в этой ситуации было то, что он не мог даже попрощаться с людьми, которые за последние двадцать четыре часа так много стали значить для него. Уходя в ночь, Каплан почувствовал себя страшно одиноким.
Глава 28
Премьер-министр сидел прямо, прижав к уху телефонную трубку. Глаза его оглядывали присутствующих мужчин и женщин, слушавших разговор через наушники. Разговор с Багдадом шел тяжело. Президент Ирака продемонстрировал весь диапазон эмоций — от удивления, вызванного звонком, до недоверия к информации — и наконец, несогласие с предложениями премьер-министра Израиля. Премьер-министр говорил спокойно и твердо:
— Господин президент, я не могу раскрыть вам источник информации, но он, как всегда, надежен. — Он обвел взглядом присутствующих, как бы подтверждая свои слова о надежности источника.
Тедди Ласков и Ицхак Талман стояли возле двери. Премьер-министр взглянул на них, как бы оценивая заново.
Президент Ирака вздохнул. Премьер-министр Израиля знал, что у арабов это означает: «Очень жаль, но мы ничуть не приблизились к соглашению», или что-то в этом роде. Помолчав, президент Ирака заговорил:
— В любом случае о низковысотном самолете-разведчике не может быть и речи. Дует шерхи. Однако я уверен, что ваши американские друзья уже совершили незаконный полет над этим местом, используя свои высотные самолеты-разведчики. Наверняка этого достаточно.
— Мне ничего не известно о подобных полетах.
Президент Ирака проигнорировал это возражение и начал перечислять свои возражения по поводу принятия поспешных, непродуманных мер.
Не особенно прислушиваясь к этим рассуждениям, премьер-министр слушал шум ветра, трепавшего жалюзи. Он понимал, что в условиях песчаных бурь и темноты любые наземные передвижения — впрочем, как и воздушные — были невозможны. И чем больше он прощупывал настроение президента Ирака, тем очевиднее становилось, что в ходе подобной операции обнаружится слабость иракских транспортных средств и средств связи, не говоря уж о неспособности иракской армии быстро передвигаться даже по территории собственной страны. Президент не мог признаться в существовании подобных проблем, что делало его еще более раздражительным и несговорчивым. И все же городок Хилла находился так близко от Вавилона.
— А разве в Хилле нет военного гарнизона? — поинтересовался премьер-министр. По данным разведки гарнизон там имелся.
Наступила долгая пауза, похоже, президент Ирака советовался с помощниками. Наконец в трубке снова раздался его голос:
— Боюсь, что это секретная информация.
Премьер-министр с такой силой стиснул трубку телефона, что костяшки его пальцев побелели.
— Господин президент… что вы предлагаете? — Он посмотрел на часы.
— Подождать до окончания песчаной бури. Или хотя бы до окончания темноты.
— Но мы можем опоздать.
— Господин премьер-министр, это извечный вопрос — стоит ли рисковать жизнями одних людей ради спасения других. Вы говорите, что в Вавилоне окружены около пятидесяти израильтян, и хотите, чтобы я рискнул провести операцию, которая может стоить жизни многим моим людям… не говоря уж о деньгах… Но, как бы там ни было, мы ничего не знаем о том, происходит ли что-нибудь в Вавилоне.
— И все же вы знаете, что там что-то происходит, не так ли?
Президент Ирака замялся.
— Да. Кое-что. Мы только что получили подтверждение от администрации Хиллы. Действительно вокруг развалин Вавилона что-то происходит.
Это признание президента Ирака моментально вызвало оживление среди израильтян.
Премьер-министр наклонился над телефоном. Он не видел причин и дальше скрывать свои карты, поэтому прямо заявил:
— Ради Бога, так пошлите же туда гарнизон Хиллы.
Вновь воцарилось долгое молчание. Когда президент Ирака наконец заговорил, тон его голоса был смущенным и почти извиняющимся.