Подойдя к «Конкорду», Хоснер и Добкин остановились возле носа самолета. В нескольких метрах от лайнера возвышались развалины, в которые он едва не врезался. Развалины напоминали разрушенный загон для скота, но при более близком рассмотрении оказалось, что сложены они не из камня, как считал Хоснер, а из обожженных глиняных кирпичей, широко распространенных в Месопотамии. Крыша была частично накрыта финиковыми пальмами. Сквозь пролом в стене Хоснер увидел мужчин и женщин, переговаривавшихся между собой. Это шло совещание, проводимое министром иностранных дел.
Хоснер обернулся на раздавшийся в темноте звук и разглядел пассажиров, стоявших под дельтовидным крылом возле правого борта. Раввин начал субботнюю службу с опозданием. Хоснер узнал маленькую фигуру Иакова Лейбера, которого поддерживали под руки два других стюарда.
Под фюзеляжем он заметил какое-то движение, и внезапно из-под согнутой носовой опоры шасси вылез Питер Кан. В руке он держал фонарик, который сразу же выключил.
Добкин подошел к нему.
— Ну, как дела?
— Плохо.
— Что плохо? — спросил Хоснер.
Кан посмотрел на него и улыбнулся.
— А вы сегодня здорово отличились, господин Хоснер.
— Так что плохо?
— Дополнительная силовая установка. Ее повредило, когда согнулась передняя опора шасси.
— И что это значит? Взлететь не сможем?
Кан с трудом выдавил из себя улыбку.
— Нет. Но еще несколько сот литров топлива осталось на дне крыльевых топливных баков. Если нам удастся запустить дополнительную силовую установку, то заработает генератор и мы получим электричество для работы радиостанций. А батареи долго не протянут.
Хоснер кивнул. Все для них могло решиться через несколько часов, а значит, пока сойдут и батареи.
— Где Бекер?
— В кабине.
Хоснер поднял голову и посмотрел на склоненный нос самолета. За лобовым стеклом мерцал зеленоватый свет, и он различил силуэт Бекера.
— Я хочу поговорить с ним.
Добкин покачал головой.
— Нет, сейчас с тобой хочет поговорить министр иностранных дел. — Генерал кивнул в сторону загона для скота.
Хоснера совсем не привлекала перспектива этого разговора.
— Я с ним потом поговорю.
— Боюсь, что вынужден настоять.
Наступило молчание. Хоснер снова посмотрел на кабину «Конкорда», потом перевел взгляд на загон для скота. Кан почувствовал себя неловко и отошел в сторону. Хоснер нарушил молчание.
— У меня в портфеле досье на Ахмеда Риша и его психологический портрет. Я хочу забрать эти бумаги.
Добкин замялся.
— Ну, я думаю… — Добкин внезапно поднял на Хоснера удивленный взгляд. — А какого черта ты взял их с собой?
— Интуиция.
— Я потрясен, Иаков. На самом деле. Отлично, они тоже захотят посмотреть досье.
Хоснер запрыгнул на переднюю кромку крыла и направился по наклонной плоскости к аварийному выходу.
В пассажирском салоне было темно, но сквозь открытую дверь, ведущую в кабину, пробивался тускло-зеленый свет. Горели также таблички с предупреждением пристегнуть ремни безопасности и не курить, светился и указатель скорости. Он показывал «M 0-00». Салон был пуст, пахло сгоревшим керосином, повсюду валялись ручная кладь, подушки и одеяла. Сквозь пролом в герметической перегородке Хоснер слышал четкий голос раввина Левина, доносившийся оттуда, где должна была находиться хвостовая часть самолета.
Он прошел в наклонившуюся кабину. Бекер крутил ручки настройки светящихся зелеными огоньками радиостанций. Из динамиков раздавался шорох помех и треск электрических разрядов. Тело Моисея Гесса навалилось на приборную доску, за которой он и умер. Бекер что-то тихо говорил, и тут до Хоснера дошло, что он говорит не по радио, а обращается к Гессу. Хоснер кашлянул.
— Давид.
Бекер повернул голову, но, ничего не сказав, снова отвернулся к радиостанциям.
Хоснер подошел к креслам пилотов. Он чувствовал себя неловко от присутствия в кабине тела Гесса.
— Вы проделали чертовски хорошую работу.
Бекер снова принялся шарить с помощью ручек настройки по частотам, но ничего при этом не пытался передавать.
Хоснер подвинулся ближе, встал между креслами, задев бедром тело Гесса. Он отступил назад. Будь его воля, тело Гесса было бы похоронено через десять минут, но Хоснер знал, что раввин не разрешит делать этого в святую субботу. Если только он — или кто-нибудь другой — не выдвинет для этого достаточно веской причины, тело Гесса так и останется непохороненным до захода солнца.