Утешив себя таким образом, Фонарев позвонил. За дверью играла музыка. Звучала одна из песен Синатры. Жизнь, однако, продолжается, успел подумать Фонарев. Дверь отворил молодой мужчина.
— Здравствуйте, оперуполномоченный Фонарев. Шура предъявил удостоверение. — Я по поводу гибели…
— Здрасте. Проходите. Мы как раз брата поминаем.
«Ежкин кот! Сегодня же похороны были! Вот черт, как не вовремя приперся!»
— Что же вы меня не предупредили, что вам в этот день неудобно? Мы бы перенесли встречу…
— Почему неудобно? Проходите. Помяните брата. Потом поговорим. Люди уже ушли, мешать никто не будет. Мать-то легла, тяжело ей. А мы с женой еще сидим.
— Так я не помешаю? Лидия Михайловна себя плохо чувствует…
— Не, не помешаете. А мать спит. Я ей снотворного дал. Проходи, лейтенант! Меня Николаем зовут. А тебя? Я в ксиве твоей не разглядел…
— Александр Фонарев.
— Ну, будем знакомы! — Николай стиснул ладонь опера. — Проходи, Шура!
«Что ж, может, и удачно пришел», — изменил свое мнение Фонарев.
В комнате стоял длинный поминальный стол. Закуски были сдвинуты на один угол, там же стояла едва початая бутылка водки, два столовых прибора. Пышнотелая молодая женщина убирала в сервант гору намытых тарелок.
— Аленка, ставь тарелку! К нам гость, — негромко окликнул жену Николай.
— Какой я гость, — промямлил было Фонарев.
— Молчи! В такой день каждый, кто вошел, — гость. И обязан помянуть умершего. Аленка, знакомься, это опер из прокуратуры. Из генеральной! — уважительно добавил Николай.
Алена обернулась и оказалась миловидной чернобровой хохлушкой.
— Здрасте, — нараспев произнесла она. — Седайте, будьте ласковы.
— Аленка, ты эти свои хохляцкие словечки бросай! Три года в Москве живешь!
— Я ж стараюсь, коханый! — жалобно пропела женщина.
— Вот ведь наказание мое! — Николай улыбнулся, явно довольный, обращением. — Садись, лейтенант! Давай вот сюда, на диван. Аленка, клади ему селедки, салату давай. Огурцы малосольные. Очень вкусные. Аленка сама делала. А холодец остался? А сало где?
— Так остался. И сало осталось. Они ж и не ели ничего. Выпили по рюмке и все… Шо за люди? Мы ж с мамой так старались… Счас достану. Я в холодильник убрала…
На столе возник нарядный холодец с дольками лимона и кружками моркови и тарелка с аппетитным копченым розовым салом в тонких прожилках мяса.
— Ну, давай помянем брательника. — Николай указал глазами на портрет красивого, широко улыбающегося парня в костюме горнолыжника, снятого на фоне белоснежных гор.
— Что, лыжами увлекался? — спросил Фонарев, пока Николай разливал водку.
— Ага. Он всем увлекался. И лыжами, и альпинизмом, и на плотах по речкам сплавлялся. Пел под гитару. Девки его любили. Все у него было, пока к этому уроду не попал. Ладно, давай помянем!
Николай опрокинул стопку. Алена чуть пригубила, захлопала ладошкой у рта, подхватила кусок сала. Шура выпил было полстопки. Но Николай запротестовал:
— Кто ж так пьет? Лейтенант, ты чего? Разве в «органах» так пьют? Алена, а ты чего барышню строишь? Думаешь, лейтенант поверит, что ты отродясь водку не пила? А ну-ка выпили до дна!
«Однако! Какой напор! В армии, наверное, сержантом был», — отметил про себя Фонарев, допивая содержимое стограммовой стопки. За ним подтянулась и Алена, ахнув свою порцию и хрустнув огурцом.
— Вы закусывайте, товарищ. Еды много, — улыбнулась Алена.
— Ага, — согласился Шура, боясь опьянеть. Все же, хоть организм тренированный, но с утра маковой росинки во рту не было. Пока Шура налегал на сало и холодец, Николай посмотрел на портрет брата и заговорил:
— Вот Семен! Вот как мы тебя поминаем! Я, да Аленка, да товарищ из прокуратуры. А где же твои друзья, Семен?
Семен, ясное дело, не отвечал. Вместо него голос подал Шура.
— А где его друзья?
— Нету! — с горечью в голосе тут же откликнулся Николай.
— Почему? — стараясь побыстрее прожевать сало, спросил Фонарев.
— Все из-за работы этой долбаной. Раньше-то у него корешей было много. Еще со школы, потом армейские, потом из института. Столько народу звонило, в гости приходили…
— Ага. Мы и на дачу любили ездить, когда туда Сенька приезжал, — под держала Алена. — Когда Сеня там, значит, и друзей его полон дом, и шашлыки, и гитара… Эх! — вздохнула она.