В комнате установилась тишина. Все трое пододвинулись к диктофону.
— Что там за музыка? Не слышно ничего! — злился Турецкий.
— Это у них Синатра пел. Не мог же я сказать, чтобы выключили, — шепотом оправдывался Фонарев.
— Молчи! — цыкнул Грязнов.
— Вот! Вот оно!
С пленки послышался нетрезвый голос Фонарева:
«— А что же они не остались посидеть? Товарища добрым словом помянуть?
— Так чтобы разговоров лишних не было. Вопросов-ответов»
— отвечал также весьма нетрезвый женский голос.
— Это Алена, жена брата, — пояснил Фонарев. На него шикнули.
«— Это про публичный дом, что ли?
— Да! И про это! Нам-то Сенька рассказывал…
— Что он тебе рассказывал?»
— Во! Это брательник его, Николай. Слышали, как заорал? — опять вставил ремарку Шура.
— Заткнись! — зашипел Турецкий.
«— Так… Как што, коханый? Про девчонок с телика… Он же их прямо с экрана и туда…
— Ты че? Бредишь что ли? Выпила лишку, так иди спать! Пошла, пошла.
— Ты че? Я тебе кто? Че я такого сказала? Товарищ и так знает. Он же сам сказал. И ты первый начал!..»
Мужчины дослушали запись до конца, молча посмотрели друг на друга.
— Ладно, Шура, ты домой дуй, отсыпайся. Если бы не эта пленка, выговор тебе был бы обеспечен!
— А так?
— А так тоже обеспечен. Пить не нужно на боевом задании, — как бы строго произнес Турецкий. Глаза его смеялись.
— Ага! Понял, Сан Борисыч! — расплылся Фонарев.
— Исчезни с моих глаз!
— Уже исчез!
Дверь захлопнулась. Друзья остались вдвоем.
— Ну, как тебе информация? — Турецкий закурил очередную сигарету.
— Так вот же, Санечка! — возбужденно откликнулся Грязнов. — Вот тебе и секретный личный доходец! Подпольный публичный дом!
— Да ну тебя, — отмахнулся Турецкий.
— А что? Помнишь, Артеменко говорил тебе, что Трахтенберг отбирал для своих роликов исключительно незнакомые публике лица.
— Да, будущих артистов набирали чуть ли не с улицы…
— Вот! Но ведь среди них могли быть девушки, которых вообще никто не стал бы искать. Мало ли таких…
— Дай юноши тоже…
— Вот именно! Отснялись в ролике, показали себя во всей красе, страна на них каждый день по сто раз насмотрелась — и вперед, осваивать древнейшую профессию. Днем ты видишь прелестное создание на экране, выставляющим свои исключительно гладкие ножки, от которых мухи дохнут…
— Не дохнут, соскальзывают.
— Неважно… А вечером ты эти ножки себе на шею закидываешь…
— Эй, ты что это, старый? Ишь, размечтался!
— Я ж не о себе! Это как версия!
— Да ну тебя, Славка! В чем версия-то состоит? Ревнивая шлюха устроила взрыв? И где же она пластит добыла? Как бомбу смастерила? А кто ее на крышу положил? Мальчик из того же борделя подпольного? Я в публичный дом слабо верю. То есть вообще не верю! Респектабельный был человек, у него репутация! Накрыть же могли в любой момент. Нет, он побоялся бы.
— А подпольным золотишком баловаться, будучи одновременно ректором вуза, это как? И не просто баловаться, а поставить дело на широкую ногу, чеченам конкуренцию составить! Это не опасно? А Трахтенберг не побоялся! И не поверю я, что он из подпольного «цеховика» переделался в белого пушистого зайчика-бизнесменчика. А касательно того, что накрыть могли или могут — так на то и конспирация, и секретность, и подписки о неразглашении, и конверты пухлые… Потому и брательник убитого водилы на твоего Шурку вызверился. Понимает, что там секретность легко обеспечивается: одно лишнее слово — камень на шею и в речку, раков кормить. И вспомни, какую фразу произнес Артеменко в адрес Трахтенберга: «Мертвые сраму не имут». К чему эта цитата из библии?
— Ладно. Это отдельная тема. Меня в данный момент интересует, что могло произойти между Трахтенбергом и его охранником Малашенко… Как его имя? Забыл, черт!
— Григорий Николаевич, — напомнил Грязнов. — Сейчас позвоню своим. Что они там, заснули?
Но мобильник Грязнова зазвонил первым.
— Грязнов, слушаю. Не нашли? Как? А дома? Нет? А что соседи? Понятно… А жена у него есть? Где? Так, так… Установите наружку. Еще нужно выяснить, есть ли на нем автомобиль. Номер узнайте. Ищите машину. И еще раз допросите начальника охраны, Смирнова. Надавите там на него!
— Пропал, что ли?
— Со слов соседей, Малашенко после катастрофы, ясное дело, в больнице валялся. И домой уже не вернулся.
— А что жена?
— Жены тоже давно нет. Где она— соседи не в курсе. Говорят, Малашенко жили очень замкнуто, но не так чтобы дружно.