– Кем бы ни были эти моряки небосклона: богами, пришельцами из преисподней или иного мира, в отношении людей у них нет добрых намерений, – резюмировал Ришелье. – Быть может, вы, maestro, сможете объяснить это каким-то иным образом; нам же, к сожалению, кажется, что наша несчастная цивилизация встала против величайшей угрозы со времен Потопа.
6. Надежда для Европы
Ришелье не ожидал с моей стороны незамедлительных деклараций; наоборот, он просил, чтобы я все глубоко обдумал, прежде совершу какую-либо оценку ситуации. Он передал мне документы, письменные протоколы допросов, гравюры, предлагая ознакомиться со всеми ними, чтобы завтра выразить свое мнение. Сам же он намеревался остаться в Клюни еще один день, а только потом присоединиться к королю, развлекавшемуся в Бургундии.
Потрясенный услышанным, я спросил у Мазарини, провожающего меня в выделенное мне для проживания помещение, чего же от меня ожидают.
– Совета, иль Кане! Молиться Нашему Господу, в святой Троице Единому, мы всегда можем и сами, но рассчитываем на то, что вы, маэстро, сможете предложить, что можно сделать, помимо того, что возлагать веру в божьих промыслах.
Для проживания мне выделили красивый, хотя и не слишком большой дом в романском стиле, с широким входом, увенчанным бургундским стрельчатым сводом. В передней части размещался обширный зал с темным потолком, перекрытым балками; зал мог служить и конференц-залом и столовой, за ней прятался маленький домик, вымощенный деревянными кубиками, где находился колодец и аркада, ведущая к кухне, в которой местная женщина по имени Паскуалина, грудастая словно модели Питера Пауля Рубенса, готовила ужин.
Отдохнувший и освеженный Ансельмо повел меня на второй этаж, состоящий из спальни и просторной комнаты, предназначенной под мою мастерскую. Там очутились и карты, и подзорная труба, и геометрические инструменты; много книг и даже очень красивый глобус гданьской работы с покровом, содержащим передвижную карту неба. Там же мы съели не слишком-то обильный ужин. Аппетита у меня не было и на грош и, к удивлению моего ученика, я удовлетворился всего лишь одним стаканом анжуйского вина.
Зато Ансельмо с жадность. Пылесоса поглотив все, что я оставил. В этом была и хорошая сторона, так как говорил он мало и, прежде чем я не поел, он не принуждал меня к признаниям. Другое дело, что толстяка, обычно напоминающего пончик в масле, раздувало от любопытства.
– А вот кажется мне, мой синьор, что с этой заразой – все это липа, – сказал он, пытаясь чего-нибудь от меня узнать, когда мы уже перешли к обмену мнениями. – В монастыре нет каких-либо больных, lazaretum пуст, а монахи, расспрашиваемые относительно peste, только глуповато усмехаются. Нет никаких сомнений, что это сам кардинал распустил слухи о чуме, чтобы отпугнуть любопытствующих от этого монастыря.
– А давай-ка осмотрим дом, – предложил я.
Тут дело даже не в том, что я не доверял толстяку, просто хотелось, как советовал кардинал, переварить все самому. А в чем мог помочь мне мой простак-слуга?
Так что мы продолжили обследование выделенного мне дома. За мастерской, над двориком проходила галерея, ведущая в спальню с кроватью с балдахином и к ступеням, ведущим на крышу, покрытую черепицей, где я обнаружил площадку, идеальную для проведения астрономических наблюдений. Если же говорить про спальню, то с одной стороны стену заполнял ряд узких, витражных окошек, обрамленных маленькими колоннами; на другой стороне, помимо коврика, я мог видеть портрет красивой девы с умными, печальными глазами, в греческом одеянии Афины Паллады. Хватило одного-единственного взгляда, и я задрожал, будто бы кто-то мне в сердце вонзил раскаленную фибулу. Клянусь копьем Минервы! Ведь это же был портрет моей любимой эрцгерцогини Марии, у меня на глазах палачами Ипполито сожженный в подвальной печи два года назад. Неужто Ришелье стал владельцем какой-то копии?…