Я много еще чего мог бы рассказывать доктору де Лису о медицинских приключениях. О производстве вакцины против оспы из пузырька коровьей оспы. Еще о получении, несколько позже и с большими трудностями, вакцины против бешенства (это из научно-популярного мультика я кое-чего помнил про то, как Пастер высушивал костный мозг кролика, зараженного бешенством).
Вместе с доктором мы очень радовались при мысли о том дне, когда мы предоставим наши достижения всему человечеству, освобождая его, за триста лет до срока, от боли и страданий. Нам хотелось, чтобы это случилось как можно скорее, но мы прекрасно понимали осмысленность эмбарго, наложенного предусмотрительным кардиналом.
Когда я оставался сам – то забегал мыслями на многие годы вперед. Предполагая, что мы каким-то образом справимся с Чужими, я размышлял о новом мире, который должен был родиться. Я представлял себе Объединенную Европу, в которой через пятнадцать лет в Варшаву, вместо шведских завоевателей, въедет локомотив варшавско-мадридской железнодорожной линии. Я мечтал о пароходах, которые появятся в Атлантике (за сто пятьдесят лет до Джеймса Уатта!), а так же о туннеле под проливом Ла-Манш. Возможно ли такое – перебирал я в мыслях – что уже через пару лет на волнах эфира раздастся: "Ici Paris. Граждане, уже через мгновение к вам с рождественским посланием обратится Людовик XIV…". А может, если запущенные мною импульсы будут давать плоды в таком же темпе, Сирано де Бержерак, еще до ухода на пенсию, дождется премьеры собственных пьес по телевидению? Ведь все это возможно! Достижимо! Близко!
Но иногда, когда по вечерам я сам оставался в своей спальне, с меня спадал дневной энтузиазм, я всматривался в портрет эрцгерцогини Марии и задумывался над тем, а точно ли мои дары окажутся добродетелью для человечества, не пробудят ли наши изобретения и массовое образование демонов прогресса, de facto худших, чем почтенная отсталость, не ускорят ли они кровавых революций, упадка авторитетов, схождения на нет естественных законов… Меня мучила дилемма, возможен ли прогресс без одновременного морального релятивизма – расцвет разума без отрицания и отказа от Бога.
В беседах со своими сотрудниками больше внимания я уделял именно этой проблеме. Увлеченность человеческим интеллектом отделяла лишь шаг от рационалистической гордыни, познание истин природы вызывало всепобеждающую склонность к их абсолютизации, к обобщениям и упрощениям. Тогда я просил у своих интеллектуалов, чтобы они, слишком буквально рассматривая Библию, не противопоставляли ее рассказам достижений науки – чтобы учение об эволюции видов они не использовали для того, чтобы сомневаться в положениях Книги Бытия, а глядя на звезды, не искали Бога за их пределами, что должно было вести к неизбежному утверждению: "Небо пусто" или "Бог умер!" – но чтобы они находили Его в каждом атоме и на уровне квантовых механизмов (хотя и не думаю, что мог бы им толков объяснить, а что такое квант).
– Наука не является отрицанием веры, – пояснял я, – но совершенствованием разума; выявление истин, управляющих природой, не должно быть в то же время вызовом, брошенным Предвечному и моральному порядку. Это мы уже проходили. Атланты, о которых я вам упоминал, сами ускорили собственный крах. Они были обречены на него в тот момент, когда презрели естественным правом, когда убрали понятие абсолютной истины в пользу утилитаризма, предпочли гедонизм добродетели, удобство – закону, а проблемы добра и зла растворили в политкорректности, и, наконец, когда довели до воцарения всеобщей цивилизации роскоши для "сытых глупцов", направляемых герметичными умниками посредством общедоступных средств трансляции информации и глобальной экономики. А перед тем, как бы по пути, они еще отравили воды и воздух, уничтожили семью, утратили куда-то обязанности детей по отношению к своим родителям, уважение к авторитетам, всякую иерархию и уважение к жизни путем внедрения неограниченной эвтаназии и абортов.
– Мастер, вы рассказываете обо всем этом так совершенно, словно и сами жили в подобном мире, – в какой-то момент заметил ван Гаарлем.
– В какой-то степени, я познал ту цивилизацию до самых глубин.
– Но как же те гениальные атланты смогли довести до войны, в которой никто не мог выжить? – спрашивали меня справа и слева.
– Как раз это они совершили не лично, – рассказывал я. – К этому привели созданные для удобства людей разумные "машины", называемые "кибернетическими невольниками", которым показалось, что, после того, как они избавятся от людей, останутся хозяевами Вселенной. Но не остались. Их поглотил тот же самый конфликт, который они сами и спровоцировали.