Я тоже поклонился ей и, пытаясь успокоить разбушевавшееся сердце, сказал, сурово наморщившись:
– Ведь синьорите было ясно приказано не покидать Лиона!
– Мне пришлось, ответила та, складывая губы подковкой в качестве извинения. – Я обязана была предостеречь вас, маэстро, поскольку… – Тут она настолько значительно глянула на приора, что толстый монах покатился в свои комнаты, словно шар, ударенный концом бильярдного кия. – Он уже знает, где ты… – шепнула девица.
– Кто знает?
– Fra Якопо.
Я вздрогнул, но, поняв, что монастырский двор не является наилучшим местом для доверенной беседы, пригласил Лауру к себе в дом, где Ансельмо, увидав девушку, усмехнулся, словно разрезанная булка с маслом, и, шельмовски подмигнув мне, побежал устроить завтрак для двоих.
– Ты видела монаха? Где, в Лионе?
– Да. В соборе. Вчера, на утренней мессе. В первый момент я его не узнала, поскольку он не носил белой сутаны; наоборот, выглядел он словно испанский идальго. Но наверняка то был он. Такого лица забыть невозможно.
С этим как раз я мог согласиться, и меня напоминавший хищную птицу профиль доминиканца посещал в страшных снах.
– Он тебя видел? – спросил я.
– К счастью – нет, поскольку я была укрыта за плотной решеткой, за которой привыкли в полумраке молиться монашки. Тем более, что он довольно долго стоял под стеной и там же оставался, даже когда служба закончилась, а все верующие вышли.
– Выходит, он кого-то ждал.
– Я так тоже подумала. И тоже решила подождать. Мое терпение было вознаграждено. В конце концов, я увидела человека, с которым тот договорился встретиться, то был военный…
– Военный?
Лаура довольно подробно описала мундир, который носили внешние охранники нашего "карантина". О чем они шептались, девушка не услышала, но заметила, что солдат вручил монаху какие-то бумаги, а взамен получил кошелек. Fra Якопо выглядел весьма обрадованным встречей.
– А ты могла бы описать того информатора? – спросил я, думая о возможном составлении портрета по памяти.
– В этом нет необходимости, так как я могу его тебе показать.
– Где?!
– Здесь. Я увидела его на контрольном посту, более того, он лично доставил меня в аббатство. Понятное дело, что я ничего не дала познать по себе.
– А как тебя впустили? Ведь у них имеется категорический приказ…
– Я же говорила, что меня обучали шпионскому ремеслу. Для меня не составляет особой сложности подделать чей-либо почерк. И нет ничего проще, чем изготовить восковую копию печати или перстня.
Говоря это, Лаура вручила мне элегантную записку:
Приказываю предоставить всю соответственную помощь сестре моей, Лауре Деросси, в том, дабы она, как можно быстрее, предстала предо мною.
А, Деросси
А ниже имелась краткая приписка мелким, характерным почерком Джулио:
По полномочию Его Преосвященства – согласовано.
Мазарини
Письмо подтверждали две сургучные печати.
Хватило четверти часа, чтобы Ансельмо осторожненько узнал, что предателя зовут Морисом Ренаром, родом из недалекого Франш Комте. Меня несколько успокоило то, что он не входил в непосредственную охрану Мон-Ромейн и не мог лично видеть наших достижений – но, раз служил здесь много месяцев, наверняка знгал многие тайны и, кто знает, сколько из них утекло в уши шпиона из Розеттины. Странным, однако, было то, что этот Ренар добрался до Лиона. Дело в том, что на охранников, даже на офицеров, распространялся данный Ришелье запрет отлучаться от своего поста и на какие-либо контакты с внешним миром.
Приказав моему ассистенту и далее изучать проблему, понятное дело, тактично и деликатно, чтобы не спугнуть предателя, я уселся за завтрак. При этом я ломал себе голову, а что сделать с красивой девицей. Отослать ее в Лион я не мог, поскольку ей стала известна тайна фальшивого карантина, а держать ее в монастыре, тем более, в Мон-Ромейн?… В конце концов, стало мне известно, что почтенная Паскуалина, проживающая в посаде под монастырем, имеет свободную комнатку, чистую и сухую, и как раз там решил разместить Лауру. Одно было точно: ее появление не нарушило предыдущего спокойствия моей души, смешивая общемировые проблемы с мелкими, но сколь же трогающими сердце мужчины делами.
– Я ужасно тосковала по тебе, а ты? – спросила Лаура.
Я каким-то образом выкрутился, не помню уже как. Понятное дело, что я не мог ей признаться, что видение ее божественного тело приходило ко мне ночами чаще, чем она могла ожидать, что наверняка бы ее утешило. Но я предпочел ей ни о чем не говорить, поскольку наверняка бы обеспокоил ее обеспокоил тем, что испытываемое к ней чувство было, скорее, телесной страстью. Чувства высшего порядка, такие как любовь, тоска, привязанность – я направлял исключительно к собственной супруге, Монике.