Доминиканец, похоже, и не допускал мысли, что за ним может вестись слежка; а может, он был уверен в полнейшей безнаказанности, поскольку не предпринимал каких-либо средств предосторожности; он даже ни разу не оглянулся. Монах перешел по мосту, плотно застроенному лавками, и очутился в квартале, размещенном в развилке Роны и Соны, названном Центральным Городом. Вопреки названию, здесь преобладала более свободная застройка, хватало садов и недавно возведенных дворцов. Очутившись перед одним, особенно богатым зданием, чьи окна первого этажа горели сиянием сотен свечей, а звуки музыки и радостный смех свидетельствовали о том, что там пирует некая очень веселая компания, монах остановился. Мне казалось, что он войдет вовнутрь, но нет, Якопо обошел центральные ворота и свернул в улочку, ведущую к дворцовым кухням и конюшням. Дойдя до небольшой двери, он постучал в нее: раз, потом другой. Его незамедлительно впустили, как впускают обитателя дома, без каких-либо объяснений; а уже вскоре мы заметили огонек, продвигающийся вверх по лестничной клетке. Вскоре после того осветились до сих пор темные окна второго этажа.
– Многое я дал бы за то, чтобы узнать, с кем там наш птенчик ведет переговоры, – сказал Ансельмо.
– Давай сами узнаем это, – указал я на высокую, хотя и сильно погрызенную временем стену монастыря на другой стороне улицы. – Заодно выясним, что и как много можно увидеть с помощью перспективы синьора ван Хаарлема.
Наверх вскарабкались я с Лусоном. Ансельмо остался внизу, убедив нас в том, что, сторожа на уровне улицы, он лучше увидит, не происходит ли тут что-нибудь нехорошее.
Я поднял подзорную трубу, направив ее к освещенному окну. Я не ошибался, подозревая, что узнаю очередное звено заговора. Fra Якопо, ведя себя довольно униженно, явно давал отчет молодому, даже весьма молодому моднику. Я не знаток мужской красоты, но если бы мне пришлось писать юношу Антиноя, от которого потерял голову сам император Адриан, то виденный мною молодой человек был бы замечательной моделью. Кожа у него была бледной, волосы темными, а глаза – черными, словно два угля. Кружевной воротник ниспадал на широкую, но не чрезмерно обширную грудь. Помимо того, юноша отличался привлекательной фигурой, движения его в любой мелочи были крайне аристократичными. Что это за черт? Итальянский князь, наследник какого-то из европейских престолов, сейчас путешествующий инкогнито?
Встреча длилась недолго – в какой-то момент юноша щелкнул пальцами, и в комнату вбежали две девицы: юные, пухлые и совершенно голые. Доминиканцу это не понравилось. Он сердито махнул рукой и покинул помещение; девицы же прилипли к молодому человеку и попытались его раздевать, чему тот, похоже, нисколько не сопротивлялся.
– Кто же это такой? – я подал подзорную трубу Лусону.
– Бляди! И высокого пошиба, – сержант тихо свистнул в щербину между передними зубами.
– Я спрашиваю про молодого господинчика…
– Я его не знаю. Хотя… Господи, а ведь это может быть и он!
– Кто?
– "Господин Главный".
– Это кто же такой? – повторил я.
– Так его называют при дворе. Великий конюший, Анри д'Эффиа, маркиз де Сен-Мар.
Черт подери, подумал я. То есть мы имеем дело с более крупным заговором, чем можно было ожидать. Ипполито Розеттинский, Габсбурги, а теперь еще и юный фаворит Его Величества…
Кем был Сен-Мар, я, более-менее, знал еще из книг, прочитанных в юности; мне был известен роман Поля Феваля и "Марион Делорм" Виктора Гюго. Из сплетен, которые привозил из Парижа молодой Бержерак, следовало, что это сам Ришелье подтолкнул красавчика-денди, кстати говоря, сироту от ближайшего приятеля кардинала, маршала д'Эффиа, в объятия Людовика XIII, думая, что таким образом отвернет внимание Его Королевского Величества от других фаворитов, и что он будет свое ухо и глаз в королевской спальне (о других органах из приличия вспоминать не станем!). Но весьма скоро он горько пожалел о своей задумке. Сен-Мар не собирался играть только лишь роль королевской игрушки, и уж тем более – кардинальского шпиона. Этот же модник, обожающий шелка, кружева, жемчуг и благовония, любитель хорошей литературы, коллекционер произведений искусства (как раз это должно было сближать его с кардиналом и Мазарини) был особой со столь же громадными амбициями, как и его предыдущий протектор. Эти амбиции не ограничивались только лишь накоплением в замке Шилли или парижской резиденции де Клев, расположенной рядом с Лувром, ковров, гобеленов, картин и ценного фарфора. Douce Анри любил жизнь больше жизни. И как только король оправлялся спать, он срывался в город и там в объятиях любовниц компенсировал придворную барщину. Но встреча с fra Якопо доказывала, что, помимо мимолетных наслаждений, он интересовался политикой, причем, в степени, как минимум, рискованной.