Тем временем, приготовления к отбытию продолжались на полную катушку. Еще Рождество мы должны были провести на суше, но в первые же дня января планировали выйти в море, что, по словам Фруассарта было бы добрым предзнаменованием. Идрис Мардину считал, что у него будет достаточно времени на изготовление упомянутой подводной лодки, вмещающей девять человек.
Почему именно девять? Пришлось довериться видениям отца Педро, который в какие-то моменты делался упрямым, что мул, утверждая, что должно быть именно так, а не иначе. Но, раз он один знал наше будущее…
Первая серьезная стычка между нами случилась, когда я публично объявил свою волю касательно Лауры. Я собирался оставить ее в Нанте, при семействе prévȏ, чтобы там она ожидала нашего возвращения. О чудо, но этому замыслу воспротивился отец Гомес.
– Она обязана ехать. Должен быть полный комплект. Девять человек.
– Это кто же конкретно?
– Девушка, Здоровила, Негр, Доктор, Пират, Толстяк, Бродяга, Индеец, вы и я.
Я заметил, что в своем списке он пропустил турка и обратил ему на это внимание.
– В своих снах я его не видел, – ответил испанец.
Вот и общайся тут с пророками!
День Рождества я буду вспоминать долго. После праздничной мессы мы обедали в епископском доме. День был солнечный, чуть ли не весенний. Так что всем легко передалась радость этого дня. Утолив первый голод, Лаура уселась за спинет, оказавшись весьма умелой в игре на этом инструменте, Лино аккомпанировал ей на флейте, а Гаспар де Фруассарт проявил чрезвычайное искусство в игре на варгане. Все остальные пели колядки в честь Божественного Дитяти, во славу его Отца и Матери и, естественно, за успех похода.
И вдруг треснул свалившийся стул. Песня замерла у всех на устах. Отец Гомес поднялся, он был белее скатерти, глаза его были судорожно стиснуты. Священник весь дрожал, но не упал.
Я увидел, что близится приступ эпилепсии. Де Лис хотел сунуть Гомесу в рот деревяшку, чтобы тот не откусил себе язык, но padre только отрицательно покачал головой. Он прошел к окну и там застыл, вглядываясь в заснеженное пространство. Ничего он не говорил. Но когда он повернулся к нам, я увидел, что вместо слез из-под век капают маленькие капельки крови.
Я спрашивал у него, что случилось? Неужели, какое-то новое видение? Но тот не желал об этом говорить, ни при свече, ни в последующие дни. Все это время он лежал крестом на полу часовни, где мы накрывали его одеялами, чтобы защитить от воспалением легких. Я был уверен, что он должен был видеть нечто важное и ужасающее, но по непонятной причине все это он скрывал от нас. Почему? Или он опасался того, что наши сердца дрогнут, и мы бросим подготовку?
Шесть дней ходил он мрачный, а точнее, сновал, стараясь не бросаться в глаза.
Я пытался воспользоваться ситуацией, чтобы исправить свои отношения с Лаурой. Но та, однако, хотя с охотой и ходила на совместные прогулки, при более конкретных предложениях вела себя добродетельно, словно монашка.
С другой стороны, от Ансельмо я знал, что она спрашивала его о моем действительном гражданском состоянии.
– И что ты ей говорил?
– Правду, что все время, как я с вами, мастер чистоту, смолоду обещанную святой Розалии, тщательно содержал.
– Это ты пересолил. Не такая уж она и дура, чтобы в это поверить.
– А по-моему, во всем виноват тот бандит, которого ты спас от казни.
– Лино?
– Ну а кто еще? Красивыми словами ее соблазняет, глазками вращает. Говорю же, или палачу его сдадим, или оставим на суше.
Идея была не самой глупой. Но я спросил совета у отца Педро по этому вопросу. То глянул на меня, вполне даже осознанно, и сказал, словно бы размышлял о вполне очевидных вещах:
– Он обязан ехать, более, чем другие.
Что он понимал под словом "более" я тогда не понимал.