— Но чем тебе помешал Эдик? Илья округлил глаза:
— Они подружились!
— Кто они?
— Как это кто? Эдик и мой новгородский коллега. Ведь Ковров (новгородский) — лентяй. Он феноменальный лентяй. Он лентяй от рождения. Он редко сходил на берег и пресс-конференции предпочитал проводить на судне. Лежал в шезлонге, посасывал трубку, а за новостями туда и сюда летал для него Эдик. Представляю, — раздраженно хмыкнул Илья, — как будет выглядеть герой его новой книги!
— Ты думаешь, он пишет про Эдика?
— Зачем думать? Я знаю.
Я усмехнулся.
Никогда не бывав в преддверии Северной Африки, я до рези в глазах увидел вдруг бесконечную, невероятную голубизну Эгейского моря — стаи несущихся сквозь брызги летучих рыб, палящий жар сумасшедшего солнца, а на голубом горизонте неторопливо сменяющие друг друга флаги грузовых и пассажирских судов. Я отчетливо разглядел сквозь дымку морских пространств худенькую фигурку моего друга, увидел его гуляющим по тенистой эспланаде, где бородатые художники набрасывали цветными мелками моментальные портреты прохожих. И так же отчетливо увидел новгородца, благодушно погруженного в очередной бедекер — его любимое чтение. Он специально разложил шезлонг рядом с компанией спокойных ребят из Верхоянска или из Оймякона, короче, с полюса холода. Они дорвались до моря и Солнца; Они ловили кайф. Они расписывали бесконечную, начатую еще в Одессе, пульку. Только изредка они поднимали волевые головы: «Чего это там за город?» — «А это Афины», — лениво отвечал Ковров (новгородский). — «А ничего город, не мелкий», — одобряли ребята с полюса холода. И возвращались к игре.
Это сближает.
6
Время на корабле писатели проводили по-разному.
Новгородец предпочитал шезлонг. Тучный и загорелый, он листал бедекеры, которыми запасся на весь путь, и подробно пояснял ребятам с полюса холода меняющиеся морские пейзажи. А моего друга можно было видеть в машинном отделении, в шлюпке, отваливающей к встречному судну, на капитанском мостике. Везде.
Линдос…
Ираклион…
Кносс, Фест…
Рядом с Ильей Ковровым (новосибирским) суетливо крутился щербатый пузатенький человечек в бейсбольном кепи и с кожаной сумкой через плечо.
Эдик был тенью Ильи. А тень, она нас знает.
Конечно, Илья не терпел Эдика, но воспитание не позволяло ему отшить приятеля детства. Более того, скоро он начал привыкать к нему. И когда Эдик просил знаменитого земляка подержать свою кожаную сумку (обычно при выходе на берег или наоборот, при подъеме на судно), Илья недовольно пыхтел, но в просьбе не отказывал. Стоило замаячить впереди таможенному пункту, как Эдик срочно вспоминал, что он забыл в каюте носовой платок или там сигареты, и срочно передавал кожаную сумку писателю.
Таможенники и работники паспортного контроля, улыбаясь, протягивали Илье Коврову знаменитый роман, изданный на новогреческом, а кто-нибудь даже помогал ему поддерживать тяжелую сумку. Ведь подразумевалось, что она принадлежит Коврову. Со спокойной душой Эдик считал таможенников и сотрудников паспортного контроля дураками. Еще большим дураком он считал знаменитого писателя. Но если они садились отдохнуть в тени пальм на площади Синтагма или занимали столик на террасе открытого кафе на набережной Родоса, он непременно угощал Илью дешевыми отечественными сигаретами.
Илья не курил таких сигарет, но боялся обидеть Эдика.
«Я видел у тебя журнал. Кажется, греческий? Решил заняться языком?»
«Я что, ублюдок? — возражал Эдик. — Я читаю только отечественные журналы. Это «Ровесник». Он для комсомольцев. Я подобрал его на скамье в Одессе. Это ты тратишь валюту на всякую ерунду, — уколол он Илью. — А я патриот. Мне интересно про музыку. Битлы, например, в пиджачках, как люди, а «Абба» размалеваны так, что их бы в наше село не пустили!»
Новгородец относился к Эдику терпимее.
Если новосибирец таскал Эдика по знаменитым кабакам, по мрачным закоулкам Пирея или держал при себе всю ночь в шумных избирательных пунктах партии «Неа демократиа», или даже тыкал носом в древние мраморные плиты Айя-Софии, на которых смутно проступали доисторические изображения дьявола и ядерного взрыва, Эдик потом все передавал новгородцу с такими восхитительными подробностями, что тот в восхищении комкал в ладони свою рыжую бороду.
Но для самого Эдика смысл путешествия определился только в Стамбуле.
В том волшебном месте древнего города, которое всегда называлось Капалы Чаршы — Крытый рынок. С открытым ртом слушал Эдик басню о том, как на одном иностранном военном корабле, пришедшем в Стамбул, вышел из строя какой-то сверхсекретный механизм. Час простоя обходился иностранному капитану в весьма чувствительную сумму, а доставить сверхсекретный механизм могли только специальным рейсом, в проведении которого Турция иностранным гостям отказывала Тогда-то отчаявшемуся капитану и посоветовали заглянуть на Капалы Чаршы, заметив, что там, в принципе, можно купить весь его корабль, только, конечно, в разобранном виде.
Капитан угрюмо отшутился, но на рынок заглянул.
К великому его изумлению, первый же торговец свел его с нужными людьми и через три часа корабль вышел из Стамбула. Все его механизмы, в том числе самые сверхсекретные, работали, как часы.
На Крытом рынке Эдик даже растерялся. Это странно, но там действительно было все.
Зерно, джинсы, медные подносы, кофе, обувь из Австралии, редкие марки, бельгийские кейс-атташе, парижские галстуки, романы капитана Мариетта на двадцати шести языках, пресный лед, севрский фарфор, чукотская резьба на клыке моржа, золотые перстни, медали и ордена всех стран, поддельные облигации, ценные бумаги государственного Банка Венесуэлы, рубашки из марлевки, чешская обувь, итальянская сантехника…
Даже водный гараж здесь можно было купить.
И не где-нибудь на отшибе, а прямо под знаменитым дворцом Гёксу.
Пока Илья Ковров (новгородский) изучал бедекеры, а Илья Ковров (новосибирский) встречался с читателями, Эдик тщательно выпытывал у опытных людей, сколько стоит килограмм белого египетского золота и что можно получить за десяток химических карандашей или пару расписных деревянных ложек.
Он так и впивался в каждого человека. Он не упускал возможности понять, кто перед ним и как его можно кинуть. Если честно, Эдик только один раз в жизни лопухнулся. В детстве. Когда встретил в лесу шпиона. Непонятно, что мог делать шпион в нашем темном, затерянном среди болот селе, но это был настоящий, это был иностранный шпион.
Сперва Эдик услышал шаги и они показались ему незнакомыми.
Эдик отлично знал шаги всех жителей нашего села. Он с закрытыми глазами мог сказать, идет по улице его мама, или хромает кузнец Харитон, или мчится, сшибая репьи, его приятель Илья, или, скажем, хлюпает по грязи председатель сельсовета Хромов.
И, подняв голову, действительно увидел чужого человека.
Мужики в нашем селе ходили в телогрейках, ну, кое-кто в бушлатах и в шинелях военных лет, а на появившемся перед Эдиком шпионе поскрипывала удобная кожаная куртка с металлическими застежками. На голове красовался плоский берет, на ногах узкие сапоги и такие же узкие брюки из простого, но, видимо, крепкого материала. Чувствовалось, что это дорогие добротные вещи. Они нигде не жали и не давили. Они в принципе не могли доставлять хозяину неудобств. Шел тысяча девятьсот пятьдесят второй год. Холодная война была в разгаре, она не могла обойти наше село. Имей Эдик возможность, он, конечно, сразу бы бросился в сельсовет или в стройконтору за подмогой, но шпион присел на корточки прямо посреди узкой тропинки и уставился на Эдика так печально, что в какой-то момент тот подумал, что шпиону надоело служить врагам социализма.