– Внешностью приманивать – не мой стиль. Но ты бы знала, сколько неприятностей мне приносила моя неистребимо наивная, простоватая физиономия! Меня всегда старались обмануть. До перестройки на мне заканчивались очереди за дефицитом. Люди искренне удивлялись, услышав мое возражение или получив достойный отпор. И только тогда понимали, что я не такая уж простушка, какой кажусь с первого взгляда.
На мою манеру говорить тихо и вежливо отвечали криком и грубостью, отыгрываясь за тех, кому не смогли резко ответить. Приходилось вырабатывать и применять в быту требовательный тон руководящего работника. Он спасал от грубости и наглости. Начальников у нас боятся.
«Кто бы из них знал, какой сложный и прекрасный мир скрывается за этим милым, добрым лицом и какая в ней удивительная детская трогательность! Лена будто никогда не замечала своей привлекательности, не держала себя с самодовольной уверенностью, не считала, что восхищенные взгляды мужчин всегда будут прикованы к ней. Не только из скромности. Ум и обаяние ставила на первое место. – Инна не хотела говорить об этом вслух, стараясь не обнаруживать привязанность к подруге, усиленную долгой разлукой. – Лена умышленно меняет ход моих мыслей, чтобы меня не одолевала их лихорадочно-маниакальная череда? И всегда умела, начав беседу издалека, подвести к нужной теме. Только я не каждый раз поддавалась на ее уловки», – тепло подумала о подруге Инна. И поддержала разговор:
– «Твоей заслуги в том, что красивая, нет, и кичиться этим нечего. Гордись тем, чего достигла сама», – направляла меня твоя бабушка и наказывала меньше думать о своей внешности. Интересная она была. Никогда не крестилась – икон я у вас не видела, – а вызывала ощущение святости. Я понимала, не крестилась она, потому что отчима твоего под беду боялась подвести. Он же был партийный.
– «Не внешность главное, надо чтобы внешнее озарялось внутренним светом, – наставляла нас моя любимая учительница. Привлекательность – понятие универсальное, но непостижимое и еще не исследованное», – шутила она.
– Обаяние для тех, кто понимает или хотя бы его чувствует.
– Не ставлю под сомнение! А других мы не воспринимали как претендентов, – улыбнулась Лена.
– …И все-таки, что бы мы ни надевали – всё нам было к лицу, потому что молодые.
– Наряжаться было не во что. Очень нуждались в средствах, даже на пропитание.
– Но, завороженные неистощимым разнообразием окружающего мира, распахивались наши сердца навстречу друг другу искренне и восторженно. А как по праздникам кутили! Песни пели, танцевали, радовались! Самые светлые моменты уходят быстро и невозвратно. Но в памяти остаются. Теперь молодежь так не умеет веселиться. Топчутся на дискотеках, как стадо овец.
– Но, несмотря на достаточно заурядную внешность, я даже в юности не переживала по этому поводу, не терзалась от собственного несовершенства. Тощая? Мясо нарастет. Недостаточно эрудированна? Нагоню и перегоню городских студентов. Неуверенная? Повзрослею и избавлюсь от этого недостатка. Все от меня зависит. А моих подружек в школе прыщики на лице волновали пуще мировых проблем. Я их успокаивала, мол, они у всех бывают и у нас пройдут. Вот и не уделяла своей персоне много внимания. Некогда было. Хозяйственная нагрузка на мне будь здоров какая висела. В классе по урокам я была в двойке самых сильных. Правда, себя на второе место ставила. Но мы по очереди с Валей друг другу в затылок дышали. В вузе еще на вступительных экзаменах я почувствовала, что мой уровень не уступает городским, даже наоборот. И это для меня было самым важным и ценным. В нашей семье и в школе был высокий уровень требований. У нас не принято было хвалить.
– И было желание и убеждение, мол, я вам всем докажу!
– Нет. Я думала: «Хочу жить и работать в городе, потому что там больше возможностей и перспектив».
– А когда округлилась, не переживала за фигуру?
– Ни капли. Мне тогда уже за пятьдесят было. Я только традиционно шутила: «И почему самое вкусное не полезно для фигуры и здоровья?»
– И всё духовно-нравственное неестественно. Оно ставит границы и запреты, – засмеялась Инна.
– Вот оно-то как раз и полезно.
– Кто бы посмел усомниться. Ты всегда исповедовала строгий суровый стиль. Не от хорошей жизни, не от великой радости, – усмехнулась Инна и почему-то замолчала.
– …Мандельштама вспомнила: «В царстве мертвых не бывает…» – словно очнувшись от кратковременного сна, пробормотала Инна.
– Не надо об этом. Давай Ольгу Берггольц напомню: «Молюсь тебе сурово».
– Себе, – жестко сказала Инна. – Это верующим думается, что каждый день приближает их к небесам. Я спокойно жду своей участи. Настроила себя. А тогда, услышав в первый раз, не могла переварить того, что произошло. Открытой язвой болело сердце. Душевные терзания изводили. Не могла я принять условия игры судьбы, поверить, что дни сочтены. Я с такой силой, с таким отчаянием хотела, чтобы реальность оказалась неправдой, что она и в самом деле на какое-то время отступила, перестала для меня существовать. Все доводы повисали в воздухе. Я, как последняя тупица, думала о себе с презрением и отвращением. И неожиданно почувствовала опустошающее спокойствие. Не стало предсмертного ужаса, было только любопытство: что станет с моей душой потом… Это очень опасное состояние безразличия, вызванное шоком. Последствия бывают трагическими.