– У меня в ту страшную пору такое случалось несчетное количество раз. Оно неотступно, неустанно преследовало меня как возмездие. Казалось, весь мир ополчился против меня, – чтобы отвлечь внимание на себя проговорила Лена. – А потом я сказала себе…
– «Потом» в медицине часто означает «никогда», – довольно резко прервала ее Инна – Но это не про тебя. Знай, на всякий пожарный случай: последние месяцы, как ни настраивайся, будут самыми тяжелыми. Запасись обезболивающими лекарствами на максимум. Но будем надеяться, тебе они не понадобятся. Ты, насколько я поняла, держишь ситуацию под контролем.
«Бедная моя принцесса! Сколько драматических потрясений принесла ей жизнь! И как мало у нее было возможностей от них защититься. Не судьба, а сплошные испытания. Как с юности взяла ее за жабры, так и не отпустила».
– А помнишь, как ангел-хранитель подсказал мне лечить сухую экзему чистотелом? Нет? Иду, бывало, на работу через парк, а меня как магнитом тянет к этим желтым цветам. И я прислушалась к требованию своего организма и на три года оттянула критическую развязку с моим заболеванием. А потом закрутилась, забыла о лечении и была наказана.
– Твой добрый ангел-хранитель внутри тебя. Леньке Пантелееву и любви к чтению скажи спасибо.
– И скажу. Но ведь почему-то память выдала мне именно эту информацию.
– Атавизм сработал. Оставил тебе собачью способность к самолечению, – рассмеялась Инна.
– Боль – главная защитная реакция живого организма, – сказала Лена.
– Охотно допускаю. Только не в моем случае.
Один человек тяжко болен, но терпит, помалкивает, а другой чуть что – плачется, ищет сочувствия, требует внимания. Некоторые вовсе не больны, но имитируют болезни, чтобы облегчить себе жизнь за счет других. А мы с тобой партизанки, – с оттенком неожиданной скромной гордости сказала Инна и вдруг резко замолчала.
Неестественно спокойное лицо подруги подсказывало Лене, что та нуждается в помощи.
Лене вдруг сделалось стыло и неуютно. Такое случалось с ней в детстве, в деревне на сиротливом печальном осеннем огороде после уборки всех овощей. На душе становилось то взъерошено, растрепано, то пустынно. В ушах слышалось тихое курлыканье – печальный журавлиный стон. Перед полуприкрытыми веками красиво вышитым узором, косой цепочкой, по сини небесной пролетала удаляющаяся стая прекрасных птиц…
Инна встрепенулась.
– Знаешь, я загадала: если завтра будет солнечный день, все у нас с тобой сложится хорошо, – пробормотала она и опять замолчала, словно отгородилась от подруги своим нестерпимым горем.
– Я то же самое чувствую. У меня те же внутренние ассоциации.
– Я рада, – выдохнула Инна.
– Я хочу тебе хоть чем-то помочь не столько потому, что ты страдаешь, сколько потому, что ты не заслуживаешь этих мучений, – прошептала Лена. – Марк Аврелий писал: «Боль есть представление о боли». (Зачем о ней говорить?) Насколько это верно – не знаю. Я только сейчас вспомнила эту фразу. Надо бы исследовать эту проблему. Наверное, он имел в виду не чувствительность индивида, а его яркое воображение.
– Я всеми способами пытаюсь отвлечься от боли. Надолго меня не хватает. Одолела она меня. Это же пытка. За что расплачиваюсь? Когда боль нестерпима, я теряю чувство времени. Мне кажется, что прошла целая вечность и я уже ухожу туда… Трепещет в панике душа… Ох эта жуткая предательская мысль… И представляются нелепыми напасти предыдущих лет.
– По сравнению со смертью ничего не страшно.
Аврелий был философ, теоретик. Моя бабушка только когда теряла сознание от боли, начинала кричать. Волевая была. Жалела нас, терпела, пока хватало физических сил, – глухо проговорила Лена и добавила очень спокойно:
– В нашем возрасте здоровье мало у кого хорошее.