– Как же! Сходила замуж. То был первый несуразный признак возвращения тебя к жизни, – рассмеялась Лена. – Я была счастливо потрясена.
– Последнее время часто вижу себя во сне молодой и роскошной, – каким-то чужим голосом сказала Инна.
– Королевой красоты?
– Какая там королева, так… Ты ведь тоже до пятидесяти лет была стройной, изящной.
– А теперь вот от лекарств меня разнесло. Гормоны в больнице кололи. А тебе они не испортили обмен веществ.
– От былой стати не осталось и следа. Улетучилась. Совсем другой стала. Зато жива.
– Но ты с ужасом поняла… Да ладно, не отнекивайся. Сначала деформируется тело, потом мозги. Надеюсь, мы пока находимся на первой стадии старения, – пошутила Лена.
– Помню, Антон о тебе говорил: «Когда смотришь в ее глаза, больше ничего не замечаешь. Вроде и не очень смазливая, но есть в ней какая-то притягательность». Наверное, и сейчас еще мужчины не проходят мимо, чтобы не оглянуться?
– Хватит тебе, – укоряет подругу Лена. – Не оглядываются. С моим-то здоровьем… Задыхаюсь по ночам. Утром встаю невыспавшаяся, словно утомленная сном, сама себе противная. Прошли те времена, когда сделаешь что-то доброе, полезное и спишь сном праведника. А теперь только проваливаюсь в подобие сна. И снится что-то несвязное, несуразное.
– А хотела бы, чтобы о существенном и по существу? – усмехается Инна. – Ничего, всё выдержишь. Характера тебе не занимать.
– Какой там… – только и ответила.
– Инна, кто был твоей первой детской влюбленностью? – неожиданно спросила Лена. – Я не о Вадиме.
– Огненно-рыжий десятиклассник. В пятом классе я за ним хвостиком ходила. Забыла?
– А моей – артист Виктор Иванович Коршунов. Он пробудил меня. Мне было одиннадцать лет. Это было трепетное, очень осторожное чувство. Я не сознавала, что это влюбленность. Я еще не понимала, что такое мужское обаяние, но почувствовала его. Оно меня трогало, может, даже немного пугало, удивляло. Я оберегала свое чувство от постороннего вмешательства. Сколь малым довольствуется первая влюбленность! Она ничего не требует. О, это прекрасное чистое обожание!
– Я не надеялась на взаимность с Рыжим. Душа и без того была переполнена счастьем. Я только хотела, чтобы это чувство не прекращалось. Но прошел год с тех пор, как он уехал, и мое чувство угасло. Потом еще увлеклась. Тот тоже был красивый. Но уже не было той пылкости. Это было что-то другое, задумчиво-осмысленное. Кто-то сказал, что умение ценить красоту – непреложный признак любви. А я считаю – влюбленности. Потом мне опять понравился старшеклассник. Я презирала себя за их череду. О, это сокрушительное и сладостное чувство, вызывающее к жизни бурю переживаний! Но ты твердо знала, что романтичные девочки – легкая добыча подлецов и ловеласов.
– Моя романтичная влюбчивость предназначалась только широко известным недосягаемым персонам. И это было моим спасением.
«Рассказала о Коршунове затем, чтобы опять начать укреплять меня в моей вере? Удостоила чести, услужила. Она не сообщила мне чего-то такого, чего бы я сама не знала. Что ни говори, как ни успокаивай, уже ничего не поправить», – тяжело подумала Инна о своем... А вслух сказала:
– Там, перед Богом, мы все равны: худые и толстые, красивые и страшненькие, умные и глупые, любившие и ненавидевшие (Инна – и о Боге?..)
Опять наступило тягостное молчание. Лена не решалась его прервать. Инна повернулась на спину, заложила руки под голову и прикрыла веки. Но вскоре сама нарушила уважительную к своему замечанию тишину:
– В преддверии мы становимся мудрее и печальнее. Мудрость – как бы взгляд из гроба. Я бы…
Она не закончила фразы, потому что этого не требовалось.
– Еще совсем недавно во снах я видела огромные яркие картины-панорамы о своей жизни. Воспоминания рисовались удивительным мастером – воображением. Их не смог бы вживую повторить даже гениальный художник. А теперь череда снов – как похоронные процессии. Я погружаюсь в черный туннель, в глубине которого, как в чреве спящего гигантского чудовища, исчезает моя прежняя жизнь. В нем, как в далеком детстве, в безумной ярости трясутся и качаются тополя. Часто вижу тучи черных и красно-оранжевых лепестков вокруг закатного солнца. Они широкой траурной каймой плывут по небу очень медленно и торжественно. Они хоронят уходящие скорбные дни и меня. Душа тоской объята. Воображение, покинутое разумом, тоже рождает чудовищ. Я страшусь больше не увидеть рассвета, цветущих садов, не получить эмоциональный заряд от хорошей книги или картины-подлинника, не узнать то, что находится на пороге зрения. Уже не прикоснуться мне…