– Ах, эта глупая детская любовь! Зачем нам даешься для мучений, зачем ломаешь, корёжишь, губишь? Кто бы надоумил, мол, держись от нее подальше. Может, без нее было бы легче? И зачем говорят, что любовь на старость отложить нельзя? Вот мы и торопимся. На старость нельзя, но повременить бы, пока поумнеем.
– Ой ли! Разве завидная участь – не любить?
– Не нашлось настоящего, такого, который захотел бы разделить со мной остатки моей души. Шелупонь всякая попадалась. Я по-настоящему больше не любила, так, сожительствовала, хотя старалась, рвала себя ради мужей в силу своего женского предназначения – заботиться. Существовала в пределах возможного. Основательно хлебнула лиха. Много раз судьба почву из-под ног выбивала, а соломки никто не подстилал.
И все это мне стало вдруг на удивление ясно, как может быть предельно ясно разве что перед лицом смерти, в минуту смерти, когда всё обретает иной смысл; как перед своей собственной совестью или даже на божьем суде.
«Это что? Неосознанное ощущение желания Бога или страх, когда ты во власти предсмертной тоски? Смерть приближает человека к Богу? Страх калечит сильнее любого оружия. Лене было легче – и я настаиваю на этом, – потому что ее принципы зиждились на сильном характере. А я обрывала ее телефон, когда меня настигала очередная беда, и травмировала ее чуткое сердце, ища у нее защиты и спасения», – мысленно закончила свой тоскливый монолог Инна и застонала. Лена похолодела и напряглась.
– И не так уж часто я шла по жизни без дальних прицелов и действовала, увлекаемая неведомыми порывами на свой страх и риск – и будь что будет! А вот поди же… Поражения лишают сил и веры. И это не могло не сказаться. И зачем память обрушивает на меня горькое? Завались его у меня. Опять налетела хандра – этот приступ дебилизма. Ищу в себе доброе, радостное или хотя бы смешное, а нахожу злое, обидное.
…И со вторым мужем тоже вляпалась. Он при знакомстве выказал такую деликатность, что я растаяла, как натуральное деревенское сливочное масло под летним солнцем. В нем было необъяснимое очарование. И я потеряла голову. Не представляла, что нарвусь на шизика. Моя мать его сразу раскусила. Она каждый раз своим безошибочным чутьем угадывала очередной подвох моей неугомонной судьбы. А я ей: «твои опасения не по адресу». Турнула я его на фиг, но осторожно. Спустила отношения на тормозах.
Очередная встряска ожидала меня от встречи со следующим мужем. Здорово кумекал, да все мимо семьи. Красавчик! Себя не обидит, не обделит. Бахвалиться любил до потери пульса, совсем как мальчишка. Этот на приступ пошел. Добился меня и исчез подобно фантому. Сбежал – и поминай как звали. Что во мне искал и не нашел? Победители к жертвам равнодушны. Но этот был еще ничего по сравнению с четвертым, гражданским. Не рискнула я с ним официально… Это был последний зигзаг в череде неудач на моем жизненном пути. Он довершил картину маслом.
Почему не везло? Как ни пыталась извернуться, не выходило. Как ни странно, объединяющим свойством моих мужей было восприятие жены как объекта для излияния своего зла, желчи раздражения. Все они считали, что я обязана их терпеть, свыкаясь с мыслью, будто зачтется мне это на том свете. Почему? Я же не производила впечатления совершенной дуры или паиньки? Для разрядки им нужен был достойный противник? Жизнь изобилует загадками.
По итогам моих замужеств у меня сложилось впечатление, что мужчин всю жизнь надо чему-то учить, куда-то направлять. Смешно, не правда ли?
– Не готова ты была поставить мужчину в семье на первое место, – пошутила Лена. – Не будем о грустном, – мягко попросила она.
Инна послушалась и переключила свое внимание на чужую счастливую судьбу.
– Видно, у Аллы встреча с Александром была запрограммирована на небесах. Вот и стали они единым организмом. А мой ангел-хранитель оказался безразличным, как я теперь. Но у меня равнодушие от усталости, а у него от лени, – пошутила Инна.
«От бессилия она перекладывает всю ответственность на судьбу. Ее жизнь – странный узел переплетенных безумных страстей и предательств. У нее редкостная способность все перекручивать и ломать… Одиночество не исчезало, с каким бы мужчиной она не встречалась. Ей на самом деле не везло на мужей. Они всегда ее разочаровывали. А что я ей на это скажу? «Не распускай себя, не раскисай». И только-то?»
Некоторое время Инна лежала тихо, без кровинки в лице, с померкшим взглядом. Потом очнулась от задумчивости и снова заговорила:
– У моей хорошей знакомой шесть девочек. И все замужем. Ида их гениально пристраивала. Глаз у нее наметанный. Правда, все выходили за разведенных или разбивали семьи. Старшая дочь Циля так даже дважды была замужем, и оба раза удачно. На нее иногда смотреть без слез было невозможно: страшненькая, никудышная, а мужья доставались заботливые, надежные. Вот ведь загадка природы! У второй дочери дети не получались. Ну, думаю, облом тут гарантирован. И добилась-таки – муж при ней. Держится уверенно. В чем я ошибалась, что я упускала? Не умела брать за горло?