– Перед горькой несправедливостью судьбы. Самой порой хоть на стенку лезь. Тоже иногда разнюниваюсь. Устала быть сильной. Раньше не до себя было.
Лена говорит, будто в полусне. Речь её становится все тише и бессвязней. Вот уж она совсем беззвучно шевелит губами и временами даже всхрапывает. Но все еще слышит Инну, полностью не отключается.
– Сообщи всем моим друзьям, чтобы не приезжали меня хоронить. Хочу, чтобы меня помнили живой, веселой, энергичной, жизнелюбивой.
«О чем бы ни начинала говорить, все сводит к одному. Оно, конечно…» – с трудом шевелятся мысли Лены.
– Помню, бабушка почему-то очень хотела дожить до весны, а дедушка уходил в мир иной без сопротивления.
– Мои бабушка, дед и мать – все ушли в январе. Может, мне тоже суждено в этом месяце…
После минутного, какого-то глухого оцепенения Инна очень тихо сказала:
– Я боюсь беспомощности, униженного состояния, боюсь быть в тягость. Напоследок хотелось бы узнать или увидеть что-нибудь уж совсем необычное, не укладывающееся в простые привычные понятия. Задуматься об этом, погрузившись в звездный мир своих фантазий и, будто уснув, тихо уйти в небытие.
Инна забылась. Взгляд сделался отстраненным, стылым. Лена понимала, что ей хочется, чтобы её пожалели, защитили от неё же самой. Но мозги и язык словно одеревенели. Наконец она осторожно прильнула к подруге и произнесла с натянутой улыбкой:
– Недавно заглянула в Интернет и увидела детское фото твоего племянника Вовки. Заинтересовалась. «Кликнула» еще, еще. А там целый ворох твоих прекрасных фотографий с его одноклассниками: в школе, в походе, на праздниках. Еще хвала тебе за то, что вносила в их жизнь много радости. А поход расписан так, что можно подумать, будто это было самое замечательное событие их школьных лет. Вспоминал, как осенью, во время уборки школьного двора под твоим руководством они бросали в костер записки с перечислением своих бед, а девчонки закапывали под любимыми деревьями школьной аллеи секретные коробочки со своими пожеланиями на следующий учебный год.
– Какая прелесть! Вот не подумала бы про Вовку. Такой шалопай был! Вахлак вахлаком. А теперь прекрасный семьянин, чуткий отец.
– Знать, была у него добрая душа, только прятал он её под всяким внешним мальчишеским хламом. Насколько я помню, ты всегда его выделяла. В душе. Из троих он был тебе больше всех мил.
Лицо Инны на минуту осветилось вспыхнувшей улыбкой. «Отозвалось сердце. Она словно наполнилась позитивной энергией. Глаза заблестели. Уже не кривится, улыбается», – обрадовалась Лена и тихо поплыла в сказочную страну сновидений.
– …Не сказать, что зажилась на этом свете, но я знаю что почём в этой жизни. Отстрадала свой срок, получила свою долю бед и радостей – и будет.
«Инне просто надо отплакаться», – решила Лена, но все-таки прервала подругу, желая отвлечь:
– Не забыла слова актрисы Фаины Раневской? «Я живу так долго, что еще помню порядочных людей».
Но старая шутка даже усмешки у Инны не вызвала.
– Чувствую, дела мои хуже некуда. Пора и меня призвать к ответу. Там, в небесной канцелярии, меня, видно, уже связали с определенным днем и часом встречи. Наверное, заждались. И где эти врата скорби и надежды, скрытые завесой тысячелетий?
Судьба отмерила мне не так уж мало лет. Это большой подарок. Конечно, питала надежду на большее… Но, примирившись со скорым уходом, я будто успокоилась. Чувство неотвратимо надвигающегося рока уже не лишает меня покоя. Наступило отупение, нет острого лихорадочного желания бороться. Смерть закономерна и беспощадна. Но что-то не дает мне полного освобождения.
– У тебя наступило спокойное упоение собственной мудростью, – благосклонно, но чуть свысока – во всяком случае, Инне так показалось, – сказала Лена. – Может, вера? Мы же на пороге... И понимая глубину нашего незнания…
И продолжила мысль только для себя: «Через шок отчаяния и депрессии… возвыситься до принятия своей судьбы, до удивительного духовного просветления, до необыкновенной благости в душе, до всепрощения – дано не каждому». Звучит как проповедь. А некоторые не позволяют себе ни просить прощения, ни дарить его».
– «Веры тонкая свеча в темноте горит». Эта фраза – из песни Александры Пахмутовой. Вера… Она не помогла, не образумила в самый трудный час моей жизни, тогда, в семнадцать лет. А теперь, что уж, ни к чему. В моем нынешнем положении вера как торжество жестокой бессмысленности. Конечно, хотелось бы почувствовать, что она меня оберегает, защищает и что я вправе принять эту помощь. Но она обязана изменить глубинное сознание, как бы привести ко второму духовному рождению... Но информация об этом часто не страдает добросовестностью. Я позволю себе выразить свое нетрадиционное мнение. Вместо Христа вполне мог бы почитаться кто-нибудь другой, допустим Яков, Иоанн. Да мало ли кто еще? Да и вообще…