* * *
За окном тревожный сигнал «скорой помощи» разрезал ночную темноту. Кира очнулась от воспоминаний о Лениных рассуждениях в тот далекий памятный вечер. Мысли её потекли в другую сторону. Она вдруг, непонятно почему, представила себе молодую, счастливую Лену, окруженную веселой оравой сыночков и дочек. «Прекрасный мог бы быть вариант», – улыбнулась она, и её думы направились в русло забот о собственных внуках: «Как там сегодня справится младший внучок с контрольной по математическому анализу? Первый курс – самый трудный». Тревога о внуке отодвинула на второй план преходящие проблемы и радости, которые свели её в этот вечер с подругами юности. Потом она стала думать о младшей дочери, о маленькой внучке-прелестнице… и задремала с тихой радостной улыбкой на лице.
РЕКВИЕМ
1
Тишина в комнате создавала иллюзию уединения и приносила Лене чувство облегчения и некоторой опустошенности. Она блаженствовала, полностью отдавшись во власть расслабления. Инна оглянулась на спящих подруг, прислушалась к их дыханию.
– Смотри, и Аня наконец окончательно отошла ко сну. Долго маялась, но усталость и волнение переполненного информацией дня ее сморили. И Жанна «отрубилась», будто провалилась в преисподнюю. Теперь их не подразнишь, – с шутливым сожалением вздохнула она.
– Угомонились, – прошептала Лена, придвинувшись к самому лицу подруги. И та поняла: разговор будет не предназначенный для чужих ушей, и напряглась.
– Сколько тебе осталось?
– Догадалась? Два-три.
– Года?
– Как это ни прискорбно… месяца. «Жизнь идет к последней, пока еще недописанной странице». А может, и раньше. В любой момент.
– Господи!
Обе женщины замолкли, придавленные своей беспомощностью перед роком. Лену в этот момент поразили безумно-тоскливые глаза подруги и руки, сведенные в безнадежной мольбе к Всевышнему. Маленькие ладони, сложенные просительно и приложенные к губам, будто отсылали в небо потоки обид. Молящие, скорбные руки, как на русских иконах.
Лена грустно подумала: «Само по себе – это неожиданное сочетание, если помнить о ее неверии. Может, это подспудный отзвук нужды в вере, проникающий в душу, когда человек идет… на закланье? Наверное, по-другому и быть не должно. Я ударилась в религию? Я бы не удивилась, если бы сейчас прогремел гром или в наш дом ударила молния. Где этот вездесущий соглядатай? О эта неосознаваемая, непререкаемая вера!.. Искренние, страстные просьбы к Богу – удел детей, неизлечимо смертельно больных и безраздельно одиноких. К Нему обращаются те, кто по-настоящему несчастен. Они молят и требуют у Него: дай нам то и то. Нет чтобы хотя бы в последние минуты попросить открыть великую истину. Или она там… за гранью?»
– Лопнула пружина завода моих часов. Я слышу последнее перед остановкой быстрое шуршание расслабляемого механизма. Кто-то сказал, что время – это отношение бытия к небытию. И с математической точки зрения это верно и красиво! – усмехнулась Инна и горько добавила:
– За время последнего «нападения» болезни я утратила почти все желания, кроме одного, главного: я так хочу жить!!! Но чувствую, что спектакль заканчивается, занавес опускается, и поднять мне его уже не получится. Финал ясен. И никаких театральных «но». Последний акт, последний такт – как хочешь назови. В соревновании со смертью победивших не бывает. Судьба взяла за горло. Жизнь подняла меня на копья… Всё против меня. Кто сам строит свою жизнь, а кого она ведет. «Превратности судьбы меня уже не тронут». Проворонила, выронила я свой джокер. Теперь всё будет как будет. Смерть подчиняется другим законам, нежели жизнь.
– Не торопишься ли? Не рано ли засел в голове страх? Не грех бы заняться изучением научных трактатов по этой проблеме. Отвлекает. Пыталась? Открой карты. Холодный взгляд, ледяной тон – значит, обижаешься. В принципе, когда бы эта самая, с косой, ни пришла – всё рано. Или нет?
– Осаживаешь? Оставаясь наедине с собой, я чувствую себя одинокой, покинутой. И кажется, что многое в моей жизни не сошлось с задуманным. Но это еще не всё. Говорят, что только находясь в пограничном состоянии, на грани смерти, человек наиболее полно осознает себя. А я не чувствую этого. Я никогда не считала себя приверженцем этой философии, но все же как-то не по себе.