– Говорят, детские обиды быстро забываются.
– Смотря какие. Некоторые навсегда застревают в памяти и в сердце.
– Ты права. Эта обида не из тех, что можно и нужно забывать.
5
– А ты во всем ищи позитив.
– И на смертном одре? – сказала, как отрезала Инна.
– Не надо…
– Мне кажется, у большинства домашних детей нашего поколения было очень похожее детство. Только сельские вкалывали, а городские болтались по улицам или, в лучшем случае, посещали музыкальные, художественные школы и различные бесплатные кружки.
– Как-то, помню, бегу из магазина, – я в то лето к деду в гости сама заявилась, одна приехала! – смотрю, а одни мальчишки из нашего двора, изнывая от безделья, занимаются тем, что плюют на асфальт кто дальше, а другие осмеивают каждую, проходящую мимо них девочку и гогочут от удовольствия. Никогда бы деревенским не пришло в голову такое времяпрепровождение. И у сельских детей иногда детство кажется одинаковым, если не вникать в подробности и тонкости жизни каждой семьи. Психологический климат все равно был разный. Поэтому однозначно ничего нельзя утверждать, – засомневалась Лена.
– Оно, конечно… У моей подружки до школы было счастливое детство. Она во всем слышала музыку. Не имея ни голоса, ни абсолютного слуха, постоянно напевала от радости жизни и с удовольствием помогала бабушке по дому и в огороде. Деньги у бабушки не водились, но они не страдали от этого, потому что любили друг друга. А потом родители забрали дочку в город, и боль разлуки намертво въелась ей в душу. Их хоромы и богатство ей были не в радость. То счастливое деревенское детство моя подружка в своем сердце с собой унесла. Оно всю жизнь ее оберегало. И до сих пор не изгладилось из памяти. Помню, как-то в минуту грусти она сказала мне горестно: «Некому теперь за меня молиться… Бывало, упаду в любящие руки, приникну к ним, и все беды уходят. И слов не надо. Так и не смогли родители оторвать меня от бабушкиных колен. Не понимали меня. И я их».
– Человек сам себя не всегда понимает.
– И ненавидят люди иногда друг друга из-за непонимания, из-за недоговоренности мыслей, – сказала Инна.
– В чем для меня счастье в детстве? Бывало, вся истекаюсь, испереживаюсь в ожидании наказания. Прямо трясусь при виде отчима. И суровый взгляд матери не сулит прощения. Мать такой была, потому что отчим – козырная карта «в колоде» нашей семьи. Высшая каста, белая кость! Молча проглатываю обидные замечания: мол, обнаглела, совесть как снег по весне тает. А я не виновата…
Помню, перед шестым классом я выросла за лето сразу на пятнадцать сантиметров. Стоило наклонить голову – и в глазах темнело. Я быстро уставала, меня шатало из стороны в сторону. Конечно, забеспокоилась: какой же из меня в таком случае работник? По радио услышала, что от малокровия рыбий жир помогает. Попросила денег у матери и помчалась в аптеку. А лекарство оказалось разливное. Купила я там же бутылку, получила пол-литра жира и довольная вернулась домой. А мать за обедом раскричалась за то, что я двенадцать копеек лишних потратила. Отчим довольно улыбался. Я сначала съежилась, потом разозлилась. «Мне что, – говорю, – лекарство надо было в ладонях нести? А если бы оно в таре продавалось, мне его должны были в рот вылить, чтобы я не платила лишних денег? Я эту бутылку, когда всё выпью, горячей водой с песком вымою и опять в магазин сдам. Так в чем же я виновата? Я даже себя похвалила за то, что догадалась купить эту чертову тару, и мне не пришлось зря тратить время на беготню. Все-таки три километра. Сколько дел можно успеть переделать!»
От обиды мне хотелось грохнуть эту проклятую бутылку об пол и спросить взрослых: «В чем я не права? Я полгода жаловалась на головокружение, а вы мимо ушей пропускали. Спасибо сказали бы, что я проявила самостоятельность». Я, конечно, вслух не возмутилась, что в конце концов это их дело заботиться о здоровье детей. Не имела права. Просто выскочила из-за стола и убежала за сарай плакать. Понимала, что все мои унижения от того, что отчиму я в тягость.
– Ты была права даже в большей степени, чем думала. Но… не с серебряной ложкой во рту родилась, – вклинила свой комментарий Инна, не дослушав Лену.
– Обреченно прихожу на кухню. Стою у двери, пристыженно опустив голову, в смятенье ожидаю бабушкиного приговора. Как же, без разрешения ушла из-за стола, хоть не впрямую, но предъявила претензии. Бабушка подзывает. «Просить станет, чтобы смирилась, мать пожалела»? А она говорит: «Я тебя ждала. Давай вместе пообедаем?». Я ничего не могу сказать, меня распирает благодарность. Полились слезы облегчения. В моей душе безраздельно царит радость, вселенская умиротворенность и тихое счастье! Сердечко ликует: поняла, простила мою резкость! Ах, когда это было! В незапамятные времена. – Лена светло улыбается. – Разве после такого прощения соблазн плохого поведения, не окупаемый муками совести, мне может грозить? Конечно, нет! «Говорят, что человек слаб. Он может быть жалок и подл. Но я никогда не пойду на сделку с совестью», – решаю в тот день раз и на всю жизнь.