— Зачем же мне зря карабкаться наверх?
— Вовсе не зря, потому что ты, вероятно, будешь под наблюдением. И уже не под нашим. И поскольку мы пока что не знаем, когда и кто именно будет вести за тобой наблюдение, и ты не должен вызвать у них ни малейшего подозрения, тебе следует все делать так, как будто ты действительно шпионишь.
— Понимаю.
— И еще одно: запугивания той женщины — она вовсе не жена коммерсанта, а секретарша иностранного дипломата, — не пустые слова. Так что гляди в оба, чтобы не попасть впросак.
— Я их не боюсь.
— И хорошо, но это не основание для безрассудных действий. Опять же с учетом всех этих обстоятельств тебе больше не следует приходить ко мне на квартиру. Если потребуется, можешь мне звонить или сюда, или на службу. Зашел на улице в кабину и звони, но так, чтобы тебя никто не слышал. Если все же нам будет необходимо встретиться, я скажу тебе, куда прийти.
Я прячу кассету в карман и закуриваю.
— Пять часов, — говорю. — Мне придется отнести эту фиговину куда следует и принести тебе другую, чтобы ты мог положить в ящик Касабовой. Если тебе хочется чего-нибудь выпить — в шкафу стоят бутылки. И если услышишь какой шум в комнате, не пугайся. Я, как ты мог понять, не один в квартире.
Пока я одеваюсь в спальне, Маргарита ворочается в постели и спрашивает спросонок:
— Что?.. Что опять случилось?..
— Все в порядке, дорогая, мне придется ненадолго сбегать на службу. Буквально на минуту, спи спокойно.
— Спокойно?.. С тобой уснешь!.. — бормочет она и, повернувшись на другой бок, снова засыпает.
ГЛАВА 7
— Ты, Борислав, со своим пустым мундштуком напоминаешь мне младенца, которого мать обманывает пустышкой, — добродушно произносит генерал, пока мы сидим в темно-зеленых креслах под тропической листвой темно-зеленого фикуса.
Это замечание я слышу не впервые, так же как и ответ Борислава:
— Бросил курить, товарищ генерал, но по случаю хорошей новости, с вашего разрешения, выкурил бы одну.
Он нерешительно потянулся к выветрившимся экспортным сигаретам, но, передумав, закуривает мои.
— Да, новость действительно неплохая, — подтверждает шеф. — Радостна с человеческой точки зрения и приятна с чисто служебной. Это дает нам более широкий простор для действий.
Отпив глоток кофе, он в свою очередь тянется к импортной коробке, берет сигарету, рассматривает ее задумчиво и снова кладет на место.
— Наблюдение за наркоманами, хотя оно обременительное и кажется на первый взгляд вроде бы совершенно бесполезным, надо продолжать. Для Томаса они возможный резерв: где гарантия, что кто-нибудь из них не будет использован для наблюдения за Бояном или для чего другого? Что касается Касабовой, то мне думается, следовало бы на днях и за ней пойти поухаживать.
— Касабова наверняка всего лишь почтовый ящик в буквальном смысле слова, — вставляет Борислав.
— Вероятно. Однако бывают почтовые ящики, которые отлично понимают, кому они служат. Так что для пущей уверенности лучше немного выждать, и давайте предложения, как нам поступить.
Генерал встает, делает несколько шагов к столу и приносит два листка машинописного текста.
— На наш запрос касаемо проводника международного вагона, как и следовало ожидать^ нам ответили:
«Бесследно исчез». Относительно же того другого, наркомана, газеты поместили короткое сообщение, удобное для всех: «Отравление вследствие чрезмерной дозы морфия». Так что, скорее всего, оба происшествия будут похоронены в архивах, что также удобно для всех. - А что нам делать с матерью? — спрашиваю я в конце разговора.
— Ничего. Сейчас пока что не следует разжигать излишние страсти там, где их и без того хватает.
Мы покидаем кабинет, и, едва очутившись в коридоре, Борислав не преминул ввернуть:
— А почему ты не спросил, что тебе делать с Маргаритой?
— Не твое дело, — одергиваю его. — Тебе пора знать, что не следует смешивать служебные дела с личными.
Квартира по улице Евлоги Георгиева обставлена довольно пышно, хотя все в ней не отличается свежестью. Как, впрочем, и сама хозяйка.
Женщина встретила меня весьма холодно. Но после того как я в прихожей предъявил ей соответствующий документ, стала немного приветливей, а сейчас сидит на диване против меня, гостеприимно скрестив ноги в тонких прозрачных чулках, почти улыбающаяся. Справедливости ради надо признать, что ноги у нее действительно как у молодой девушки, чего нельзя сказать о ее лице, которое, вопреки всем усилиям косметики, выдает возраст, близкий моему. Бегло изучаю глазами интерьер: стильная мебель серебристо-серого цвета, обитая светло-сиреневым бархатом, два неплохо сохранившихся персидских ковра, разостланных в холле и в комнате, несколько картин неизвестных мне, а может быть, и остальной части человечества, мастеров, хрустальные вазы для фруктов, фарфоровые вазы и огромное зеркало в золотой раме, которое, быть может, имело счастье отражать образ хозяйки в ту пору, когда она была гораздо моложе.