— Не стоит пытаться оправдаться. Я вижу, что твоё нынешнее положение тебя не устраивает. Я вижу в тебе желание вернуться в места, о которых ты периодически позволяешь себе украдкой с теплотой вспоминать. Это нормально. Для женщины. Наверняка мать готовила тебя возглавить семью, а не шпионскую сеть.
Я знаю его меньше недели, разговаривала с ним всего лишь пару дней, но после подобных бесед мне кажется, что он знал меня всю жизнь. Ведь он не ошибся. Ни в чём. Он читает меня будто открытую книгу. Меня! Эмиссара, дипломата, главу шпионов! Маги клялись жизнью, что он неспособен к магии. Но разве возможна такая прозорливость без её использования?
— И всё же не уходи от ответа, — пытаюсь вновь взять себя в руки. Но признаюсь, это сделать всё тяжелее. Хочется просто, словно юная дурочка, прижаться к нему и слушать, и слушать его. Никогда бы не поверила, что представитель чужой расы может быть таким интересным.
— Не думал, что это требует развёрнутого ответа, но раз госпожа эмиссар так желает… — говоря это, он даже не пожелал хотя бы до приличия сгладить свой голос. Вот поганец, в наглую язвит. Вырвать бы ему язык за подобное. Увы. Тогда бы он не смог разговаривать. — Мой вывод построен в том числе и на моём личном опыте. Я люблю свою работу и не хочу казаться неблагодарным, ведь я получаю, как мне кажется, даже излишние привилегии, но и она порой может быть до невыносимости утомительной. Нескончаемые королевские заказы. Знать, которая считает, что имеет право вмешиваться в мою работу, при этом не зная даже разницу между толщиной линий на чертежах. Ну, и, конечно, мастера младших рангов — мои подчинённые. Несуразнее существ просто быть не может, — пусть он продолжал держать свою маску равнодушия, но я отчётливо слышала нотку злости в его голосе. Двемер, как же я тебя понимаю. — Поэтому «разрядка» неотъемлемая часть нашей жизни. Периодическое приятное времяпровождение с какой-нибудь симпатичной эльфочкой прекрасно расслабляет и ум, и тело.
Эльф говорит о своей жизни в настоящем времени. Мне его становится даже жалко. Видимо, он до сих пор не свыкся с мыслью, что он последний двемер во всём Нирне… Да и как с этим свыкнешься? Мир пережил тысячи лет, а для него прошло буквально мгновение. Как хоть он умудряется сохранять ясность ума? Просто поразительно…
— Как занимательно, — решила я его спародировать. Судя по его ухмылке, он понял. — Ты обвиняешь меня в нарушении традиций, но при этом, помнится, ты с радостью запрыгнул в мою постель, стоило появиться возможности. Разве это не нарушение твоих традиций? Догадываюсь, такие связи у вас были запрещены, ведь твой народ жил изолировано.
— Альтмерка копает в правильном направлении, но, увы, к её сожалению, у меня есть иммунитет к подобным обвинениям. Я просыпаюсь среди наземников и узнаю, что мой анабиоз длился четыре тысячи лет, а весь мой великий народ стал просто мифом. Подобные знания несут опасность для целостности рассудка. Поэтому мне простительно искать отвлечение от этих навязчивых мыслей. Да и близость с наземником ничем не отличается от ночи с какой-нибудь невольницей.
— Так-так, значит, увлекался рабами?
— Не скрываю, периодически хотелось и такого разнообразия. Хорошенькая альтмерка или кимерка ничуть не хуже двемерки. А уж белокурая длинноволосая фалмерка… однозначно, моя слабость. И всё проходило на добровольных основаниях, разумеется.
— Да ну? Что-то на гуманиста ты абсолютно не похож.
— Не гуманист, и то верно. Но я никогда не был сторонником полного принуждения. От этого никакого удовольствия. Да и на имидже может сказаться…
Двемер говорит, отшучивается. Не знаю, что из сказанного можно назвать правдой, а не просто его очередной попыткой съязвить. Но я отвечала ему с той же несерьёзностью. Это даже… забавно. И всё же я периодически слышу, как срывается его голос. Меня не обманет его маска. Ему очень больно вспоминать. Поэтому сейчас он вновь замолк, не в силах больше прятаться за шутками. Ведь он прекрасно понимает, как бы он ни жил раньше, эту жизнь он не вернёт.
На какое-то время наступила тишина. У меня не было желания искать ещё темы для разговора, да и у него, видимо, тоже. Довольно быстро преодолев нахлынувшее отчаяние, двемер опять насмешливо хмыкнул, но предпочёл молчать и дальше. Неужели не нанежился? Или просто хочет протянуть удовольствие, зная, что вскоре твоему благородию придётся привыкать к тюремным условиям?
Я продолжаю смотреть на него, оправдывая себя предосторожностью. Он же просто лежит, так ни разу и не открыв глаз. Дивлюсь его спокойствию, хотя он едва ли не знает о моём внимании к нему. Как вдруг я замечаю его руку, которая частенько мелькала у меня перед лицом. Аккуратно беру её, подтягиваю к себе. Он не попытался одёрнуть или воспротивиться. И хорошо. Какое печальное зрелище. Его руки прекрасны: в меру мужские, в меру изящные, а пальцы длинные и гибкие — но до сих в повязках, а ожоги под ними просто страшны. Пусть двемер ни разу не комментировал полученные ранения, но я часто слышу его шипение и вижу искажение на лице от боли, когда он забывается и слишком сильно опирается на руки. Так должно быть… Я знаю. Так безопаснее, и в первую очередь, для меня. Я знаю… Но зачем тогда сейчас я так осторожно обхватываю его руку, нежно обвожу пальцами её контуры, нашёптываю заклинание? Хочу, что бы ему было легче… хоть немного… Нет, конечно, это не лечебное заклинание, ни в коем случае! Это заклинание на какое-то время просто приглушит боль. Пусть это станет поощрением за его хорошее поведение. И сейчас я по-хозяйски беру вторую его руку и повторяю свои действия.