Кормили нас великолепно. Огромные блюда из красной глины с горами рубленого мяса передавались из рук в руки. На столах полно было всякой зелени, стояли тарелки с мелкой жареной рыбой, тушеные овощи — одни знакомые, другие нет.
— Это баклажаны, — объясняла мне Анна. — А здесь сладкий перец, а это фасоль.
В конце концов я попробовал лимон, откусив сразу половинку, и чуть не задохнулся от остро-кислого сока, отчего селяне разразились хохотом. Невежа франк, должно быть, думали местные, и это было отлично. Мы с Анной все время находились в центре шумного внимания — благородные супруги, почетные гости. Каждое новое блюдо в первую очередь подносилось на пробу нам, каждый тост — а их было множество, все более многословных и свободных по причине выпитого — начинался со здравиц в нашу честь. Мне было немного стыдно от мысли, что эти простые люди, столь гостеприимные и щедрые, даже не подозревают, насколько низкого происхождения один из нас и насколько высокого другой. То есть другая. Нам не приходилось особо притворяться, поскольку вряд ли кто-то в Лимонохори что-то ведал о высшей знати Антверпена, — я и сам, правда, не являлся исключением. Просто гордо выставлял вперед челюсть, стараясь выглядеть как можно благороднее, насколько позволяли непрерывные добавки странного местного вина, приправленного сосновой смолой. А вот Анна, мне кажется, пребывала наверху блаженства, как в раю. Местные подносили ей своих детишек, чтоб она их благословила, и я даже побледнел от неожиданности, когда она стала плевать на этих спеленатых младенцев, пока принцесса не пояснила, что отгоняет таким образом злых духов. Она пощипывала детишек за щечки, и ей самой щипали щеки, пока они не приобрели свекольный оттенок; вокруг нее толпами сновали старухи, которые с удовольствием ухватились бы своими клешнями и за мое лицо, если бы осмелились. Высокий социальный статус, безусловно, дает некоторые преимущества.
Вино лилось, словно из фонтана. Оно было цвета меда и сильно отдавало свежесрубленной сосной — привкус настолько неожиданный, что я сначала даже не принял его за вино. Но на втором бокале этого уже не замечал, на третьем даже приветствовал, а потом вообще потерял счет выпитому. «Как это нравилось Биллу, — думал я, — вино, смех, женщины…» Понемногу шум празднества стих, и я сидел, глядя в звездное небо, такое синее и невероятно высокое, какого никогда прежде не видел. Над головой пролетали больше летучие мыши, острый гребень горы чуть виднелся серебряной линией в свете звезд.
Кто-то ткнул меня в бок. Это Анна желала обратить мое внимание на глубокую красную миску, доверху наполненную шипастыми черными шариками, которую мне протягивала улыбающаяся беззубая женщина.
— Вот и echinoos принесли, — сказала она, вытаскивая пальчиками один из этих жутких шариков. Потом положила его на стол и, сильно нажимая, взрезала ножом прямо посередине, раздвинув страшные шипы и открыв щель, в которой я разглядел хрупкую маленькую оболочку.
Она налила в щель воды, потрясла и сильным взмахом выплеснула внутренности морского ежа на землю. Еще один взмах ножа — и на его кончике закачалось нечто вроде ярко-оранжевой улитки.
— Вот это и едят, — пояснила Анна. — Давай попробуй.
— Да это ж улитка! — запротестовал я. Язык уже заплетался от выпитого вина.
— Ничего подобного. Это как яйцо. Давайте же, милорд, на вас все село смотрит.
Подавляя тошноту, я наклонился и слизнул мерзкий кусочек с острия ножа. Язык разом ощутил его вкус — соленый, похожий на рыбный, с привкусом крови. Я отпил большой глоток острого вина.
— Так вот в чем секрет морских ежей! — услышал я собственный голос, но тут столешница вдруг встала дыбом и понеслась прямо мне в лицо. — Они на вкус прямо как…