Выпала короткая передышка – ну, мы, каюсь, втихомолочку раздобыли и, не увлекаясь, употребили некоторые вкусные напитки. Уж разведка-то умеет такое делать втихомолочку, начальство все понимает, что уж там…
Прошло два дня. И нагрянул ко мне Лева Вигель, весь какой-то из себя чуточку странноватый, словно малость чем-то ошарашенный.
– Нашли? – спрашиваю.
Лева как-то странно глаза отводит:
– Да в общем как бы… Поехали.
Сел он за руль своего «Виллиса», и погнали мы со скоростью, для военных машин в городе недозволенной. Ну, да у него особый пропуск на лобовом, и каждый регулировщик знает, что СМЕРШ подчиняется лично и непосредственно товарищу Сталину… Умел Лева водить и любил погонять – и потом, в Германии, в очередной неразберихе, влетел сгоряча в расположение эсэсовцев, да так, что развернуться и уйти уже не успел…
Несся он, несся – и проехали мы весь городок, оставили его позади. Я, конечно, помалкивал, ему виднее. Подъехали к кладбищу. В другое время я бы тут побродил обстоятельно, было на что посмотреть: там мраморный ангел, там мраморная женщина скорбит, в общем, красивого было много.
Но Лева с ходу двинул мимо всей этой красоты в дальний угол. Там картина была совершенно другая: десяток рядов могил попроще, скромные плиты, одинаковые, фотографии на эмали, и все, как я сразу заметил, в форме – воинское захоронение, ага…
В конце концов Лева останавливается у одной. Говорит:
– Присмотрись…
Я присмотрелся. И такая каша у меня в голове замутилась…
Он. Пан капитан Мартин, фамилия непроизносимая. Что-то там еще написано то ли по-польски, то ли по-латыни, но уж этого я не понимаю совершенно. А прочитать написанное латинским шрифтом «капитан Мартин» – большого ума не надо.
И даты, даты… Числа неинтересны, на них, в общем, наплевать. Родился он в апреле девятьсот десятого, а умер – то есть наверняка погиб – в первых числах сентября девятьсот тридцать девятого. Такие дела. Он, никаких сомнений, вылитый, знаки различия те же, взгляд гонористый, родинка на левой щеке. И не холодно, а словно бы чуточку подмораживает, и в голове как-то противно мутится… Ведь было!
– Он? – спрашивает Лева.
Я говорю:
– Он. Он самый, Лева, как две капли…
Лева читает вслух:
– Капитан Мартин (фамилию он выговорил без запинки, но я ее не повторю, честно), «Польша – своему защитнику», а вот это сокращение означает «покойся с миром», уже по-латыни, принято это у католиков… – И, уставясь куда-то в сторону, словно бы вслух размышляя, рассуждая сам с собой, говорит: – Вот интересно, могут в одном городишке оказаться два капитана, полных однофамильца, друг на друга похожие, как близнецы? А?
– Как-то оно, Лева, сомнительно… – отвечаю я честно.
– Ага, – говорит он. – Тем более что ни один тут, кого расспрашивали, слыхом не слыхивал о живом капитане Мартине. Могут и скрывать, конечно, по недоброжелательству, однако ж… Дела…
И вот тут, не знаю, что накатило, не думая, встаю я в струночку и отдаю честь Мартиновой могиле. Лева покосился на меня, взял да и тоже козырнул в положении «навытяжку». И сказал:
– Поехали…
Возвращались мы молча. Добрались до его кабинетика, Лева вынимает бутылку. Хороший коньяк, французский, «дважды трофейный» явно с тех же складов, что дивизия взяла месяц назад. Мы тоже там малость разжились, только свою добычу мы давненько оприходовали, а Лева был запасливый, как хомяк, да и пил в десять раз реже нашего, как-то душа у него не лежала…
Жахнули мы по трети стакана, карамельки, которые Лева на стол высыпал за неимением другой закуски, я и брать не стал. Что-то ни в одном глазу, голова ясная, но в ней полнейший сумбур…
– Лева, – говорю я, – товарищ капитан… Но ведь он был. И предупреждал. Иначе откуда б мы…
– Это, товарищ гвардии лейтенант, – говорит Лева. – Но если посмотрим на факты… Читал я твое донесение, второе, подробное, насчет капитана. Ты ведь его утром написал, когда на мосту еще саперы шуровали, и все мы были на том берегу?
– Ну да, – отвечаю я. – Майор Галимзянов сказал: эта саперная канитель надолго, так что, чтобы не болтаться без дела, закончи с бумажками, напиши второе, развернутое…
– Подтверждается со слов Галимзянова, – говорит Лева, и лицо у него застывшее какое-то. – Отсюда вытекает, что в городке ты быть никак не мог, могилу никак не мог видеть, и рассказать тебе про нее было попросту некому… Вот это уже факты, гармонирующие со словесами… Суровые такие факты, против которых не попрешь…