Эриха Пауля отдают в школу при соборе Святого Петра, после чего он четыре года ходит в школу при храме Святого Иоганна. Не гимназия, а вновь восьмилетняя народная школа. Честолюбивым родителям сын виделся вслед затем на более высокой ступени образования, но где было взять для этого денег? Судя по оценкам в старых классных журналах, учился он хорошо. «Учеба давалась Ремарку легко. Он многое схватывал на лету, дома себя особо не утруждал. Увлекался историей литературы, сделав ее своим любимым предметом. Что не мешало ему быть отличником по всем остальным». Охватывая лишь годы 1912–1915, эта характеристика со стороны бывшего одноклассника, пожалуй, вполне применима к успеваемости Ремарка в течение всего срока обучения. Сохранилось описание сценки из его школьной жизни, которое, даже будучи сильно приукрашенным, не утратило, пожалуй, своей ценности как симпатичный литературный анекдот: «Учитель зачитывает классу одно из сочинений о летних каникулах: “Гордо и величаво рассекает белый парусник Альбатрос сияющие волны безбрежного моря”. Учитель смотрит на учеников, тетрадка — в подрагивающей руке. Подходит к парте отличников, хватает Эриха за шею, наклоняет к себе, бьет его тетрадкой по ушам на глазах всего класса и, багровея от гнева, спрашивает, откуда сорванец это списал. Эрих отвечает не сразу, тупо смотрит перед собой, вопроса он не понял. Учитель сатанеет, Эрих сносит все удары спокойно и, наконец, также спокойно говорит, что ничего он не списывал, вот так это, дескать, было на море, вот так он проводил каникулы, четыре недели, и вот так он, мол, должен заполнить все двенадцать страниц».
Рядом со школой — гимнастический зал. Это, однако, не побудило Ремарка заняться спортом всерьез, хотя он любил ходить на автогонки и боксерские бои (главным образом в свои берлинские годы) и время от времени зарабатывал себе на хлеб, подвизаясь спортивным репортером. Юному Ремарку интересно петь в церковном хоре. Музыка притягивает его все сильнее, она станет спутницей его жизни, он будет наслаждаться ею и как слушатель, и как исполнитель. «Сам я часто пел в школьном хоре. Даже хотел стать музыкантом, пианистом... и стал бы, если бы не поранил руку». Наверняка это одна из тех легенд, которые Ремарк с охотой распространял о себе. Он любил играть на рояле и органе, а поскольку это получалось у него совсем недурно, то он, остро нуждаясь в деньгах, подрабатывал игрой на органе и уроками игры на фортепьяно. Однако ничто не указывает до пресловутого ранения на какие-либо признаки особого музыкального таланта или, тем более, одаренности будущего концертного виртуоза. По музыкальной образованности он тоже остается любителем. Он не ходил в учениках у знаменитого педагога, он не вундеркинд, являющий себя трогательно-восторженной публике провинциального городка. Автор одной из биографий утверждает, что молодой Ремарк сочинил ряд композиций; сам он лишь мельком касается этой темы — в одном из писем и в дневниках. Мы же скажем так: если бы действительно получилось что-нибудь серьезное, мир бы об этом непременно узнал. А пока мы имеем то, что Ремарк записал в дневник в свои двадцать лет: «Музыка — это она единственная спасительница и утешительница!»
«Было время, когда я хотел стать художником». О такой стезе тоже мечтается в пору юности. Тем более если рисунки получаются и людям нравятся. Несколько рисунков сохранилось. Например, голова матери на смертном одре, башни собора, маленькие карикатурки в его любовных письмах. Но никогда он не занимался этим искусством всерьез, никогда не думал сделать живопись своей профессией. Высказывания такого рода были ностальгическими, возвышавшими его в собственных глазах как художника, и слетали они с уст писателя только в те моменты, когда его, ставшего в одночасье знаменитым, осаждали вездесущие репортеры. Писательский дар он ощутил в себе рано, воспринимая его поначалу лишь как забаву. Но вскоре, по счастью, отнесся к нему всерьез. На первых порах как поэт романтического склада, затем как автор романов, долго терпевший неудачу за неудачей, потом как журналист и, наконец, как замечательный рассказчик и зоркий свидетель своего времени. Вспоминая детские и отроческие годы, сам Ремарк скажет: «Мои мечты не встречали понимания ни дома, ни в школе, не нашлось и умного советчика, когда пробовал сориентироваться в мире книг. Невозможно было представить себя в будущем никем иным, кроме как почтмейстером, учителем или аптекарем». Он начинает читать — много и бессистемно. Предпочитает классиков, но попадаются, видимо, уже и современники. Отец приносит книги, которые нужно переплести. На деньги от уроков отстающим ученикам он покупает дешевые собрания сочинений авторов, с которых честолюбивая буржуазия «делает жизнь». Он мечтает стать великим писателем. «Я читал много и без разбора. Пока в руки не попал “Зеленый Генрих” Келлера». Куда бы жизненная колея ни заводила его, книги всегда были рядом. «Вся немецкая литература эпохи классицизма и романтизма, например, воспринималась мною как чудо», — скажет Ремарк в телеинтервью в свои шестьдесят. «Все книги того периода я таскал с собой, за океан, куда бы то ни было. И все читал и перечитывал. Эйхендорф, например, был для меня, как ни странно, писателем, который прекрасно читался, если ты сидел перед аптекой-закусочной с ее голым светом, ее печальным светом, сидел, не зная толком английского, наконец понимая его на уровне семилетнего мальчугана. И тогда ты доставал из рюкзака томик Эйхендорфа, с романом “Из жизни бездельника”, либо с его стихами. Должен сказать, что всегда брал с собой много стихов. Это был экстракт, это было самое прекрасное из того, что можно было взять с собой от Германии». Ремарк никогда не пускался в рассуждения о литературе — он всегда наслаждался чтением. Литература была для него хлебом насущным в часы одиночества, и она не отпускала его от себя с тех пор, как он стал ее пленником в юные лета.