«Все ситуации, описанные в моей книге, достоверны, ибо были и в самом деле пережиты...» — заявляет он в своем первом интервью после сенсационного успеха романа «На Западном фронте без перемен». Утверждать такое, имея в виду самого себя, было бы лукавством, однако именно такое впечатление пытается создать издательство «Ульштейн», раздувая шумную кампанию вокруг «книги о войне» никому не известного автора и не встречая с его стороны никаких возражений. Почему издательство и автор творили эту легенду, мы еще расскажем. Но Ремарк видел войну со всеми ее ужасами своими глазами, что и предопределило его способность изобразить ее по прошествии десяти лет так, чтобы ему поверили читатели во всем мире.
В письмах, которые он пишет, находясь после ранения в дуйсбургском госпитале, как и в дневнике, начатом в августе 1918-го, о пережитом на фронте почти ни слова. Разговор с однополчанами ведется на солдатском жаргоне, возмущением или протестом там и не пахнет. В заметках личного характера — настроение времен «приюта грёз» и любовный лепет. Он начинает писать новый роман о войне, но уже вскоре о нем забывает.
Можно предположить, что смерть Фрица Хёрстемайера взволновала Ремарка так глубоко, что печаль и скорбь заслонили собой все остальное. Отложив в сторону куцую рукопись о войне, он берется за работу над романом «Приют грёз», который слагается в реквием по утраченному времени и безвременно ушедшему кумиру. Ремарк прощается со своей молодостью, прощается с неотделимыми от нее романтическими мечтами.
Убивая людей, разрушая города и села, войны награждают солдат тяжелыми психозами. Вспыхнув в сознании, страхи и ужасы не покидают вернувшихся с войны людей — они оседают в их подсознании. В одном из интервью после выхода романа Ремарк скажет: «Не образы и не конкретные картины пережитого угнетали меня — угнетающим было общее состояние опустошенности, скепсиса, обеспокоенности. До этого я никогда и не помышлял написать книгу о войне... Теперь же меня одолевали довольно сильные приступы отчаяния. Пытаясь с этим справиться, я постепенно и вполне осознанно начал докапываться до причин моих депрессий. Таким вот образом и нащупал в конце концов корни тех моих переживаний, что были связаны с войной. В точно таком же состоянии находились многие из моих знакомых и друзей. Все мы были — и зачастую остаемся до сих пор — беспокойными, не видящими перед собой никакой цели, то экзальтированными, то равнодушными, в сущности же, утратившими всякий интерес к жизни. Сами того не замечая, мы так и не вышли из-под тени войны. В тот день, когда меня посетили эти мысли, я, без долгих раздумий, начал писать».
Этими словами Ремарк вновь тешит свое самолюбие, вольно или не вольно поддерживая рекламную кампанию издательства. Хотя всё было не так спонтанно и прямолинейно. Концепция романа складывалась постепенно, в деталях, и Ремарк не взялся за перо «без долгих раздумий». И все же он открыл, наверное, в этом высказывании важную истину и для себя, и для некоторой части своего поколения. Даже не принимая во внимание смерть Хёрстемайера, воспринятую Ремарком как личную трагедию, можно утверждать, что сразу после войны Ремарк не был способен хотя бы приблизиться к этой теме. Особенно отчетливо это прослеживается в только что начатом романе «Приют грёз». Его смысловые и стилистические слабости настолько очевидны, что фактически исключают мысль о способности Ремарка написать более или менее приемлемую книгу о войне в этот период.
Но как бы мы ни толковали вышеприведенные слова, все равно интересно заметить, что подобным же образом высказался другой знаменитый писатель веймарских времен. Свой роман «Спор о сержанте Грише» Арнольд Цвейг тоже начал писать спустя годы после войны. Его произведению не сопутствовал успех, равный успеху книги Ремарка, появившейся несколько позже, но широкую известность Цвейгу он принес. Как и Ремарка, писателя-еврея бросили на Западный фронт минировать поля и рыть окопы, и на родину он вернулся через четыре года, страдая затяжными депрессиями. Цвейг неоднократно подчеркивал, что взяться за роман он смог лишь по прошествии ряда лет и после лечения своего психического недуга. Параллелей к высказываниям Ремарка — великое множество. С другой стороны, в дневниковых записях, сделанных в конце 1950-х во время бесед с психоаналитиком Карен Хорни, Ремарк вспомнит о, казалось бы, давно забытых травмах ранних лет жизни, но ни словом не обмолвится о войне. И это может свидетельствовать о том, что картины массовой гибели людей на фронте производили на него впечатление гораздо менее сильное, чем то, общие черты которого обозначились в наших рассуждениях.