Веймарские госчиновники, плоть от плоти кайзеровской Германии, воспринимали политические упреки такого рода со зверской серьезностью. И смельчакам приходилось платить за них своей жизнью, свободой, в лучшем случае потерей рабочего места. Ремарк легко отделался, но запугать себя не дал. «Ни в каком спартакистском заговоре я не участвовал, — сообщает он чиновникам, перепуганным призраком новой революции, — и должен просить представить доказательства моего участия». Таковых, конечно же, не было, однако это не помогло обвиняемому. Чиновники известили подозрительного «молодого учителя» о том, что его «поведение во время учебы после демобилизации было совершенно недопустимым». Кроме того, он ведь и сам признал на допросе: «Офицерскую форму я носил, не будучи офицером». Нетрудно представить себе, как такой чиновничий произвол действовал на молодого человека.
Кляйн-Берсен затерялся среди лесов и лугов в окрестностях Меппена. В эту деревеньку он прибыл по распоряжению властей в мае 1920-го, целый месяц побыв безработным. Здесь и в самом деле был край света. Отрезанный от всех средств сообщения, он жил в комнатушке за стенами школы, вокруг царила неприкрытая бедность, и утешиться туг было нечем. Неудивительно, что один из будущих бургомистров местечка напишет: «Остается лишь заметить, что учителю Ремарку трудно было вписаться в тогдашние условия сельского быта». Замечание, которое кроме как дружелюбным приукрашиванием действительности не назовешь.
К тому же в Кляйн-Берсене жил и трудился декан Бранд, надзиравший и над местной школой. (Католический клир в этой местности еще успешно цеплялся за свои властные привилегии.) Приветливый молодой горожанин ему явно не нравился. С детьми чуть ли не запанибрата, пожалуй, слишком дерзок, а главное — не в меру либерален в своих воззрениях. Декан же привык заботиться в своем приходе о дисциплине и порядке. И тогда завязалась оживленная переписка — с подачи человека церкви. Оказавшись актером в комедии уездного масштаба, Ремарк обнаружил — как это уже было при столкновении с оснабрюкскими чиновниками из-за его якобы спартакистских амбиций — черту характера, которая, как известно, не отличает его соотечественников в их отношениях с начальством в лучшую сторону, — гражданское мужество. Его ответ был четким и даже, пожалуй, воинственным: «У Вас есть церковь, у меня — школа. Я не вмешиваюсь в Ваши дела и потому требую, чтобы Вы не вмешивались в мои». Но декан Бранд не думал отступать. Обмен письмами приобретал все большую остроту, так что пришлось вмешаться земельному советнику. Ну а тот сделал то, что так любят делать чиновники: назначил комиссию для расследования инцидента. Но и ей не удалось установить, из-за чего разгорелся сыр-бор. Хотя хитрости тут не было никакой. На кону стояла репутация деятеля церкви, который решил научить слишком светского молодого человека католическому послушанию. Ходить в церковь надо, мол, регулярно, своей лепты в религию он не вносит, молодежи подает такой дурной пример, что хуже некуда. К сожалению, спор велся и о выплатах содержания, что не могло не вызывать раздражения в материально зависимом от этих выплат учителе. Ремарк получал 1120 рейхсмарок в месяц, что всего лишь хорошо звучит: инфляция быстро сжирала большую часть оклада. «Называя сумму, Вы забыли о плате за жилье», — жалуется он, когда Бранд требует вернуть излишек, считая, что учителю было переплачено. «Деньги я уже истратил и вернуть ничего не могу... Замечу, кстати, еще раз, что Вам как председателю попечительского совета полагалось бы знать, сколько Вы должны были заплатить и что я не получил “слишком много”, а получил деньги по узаконенной высшей ставке, выплата которых не только признается нормой, но властями даже и приветствуется». Письмо заканчивается едкой насмешкой над мелочностью человека, который старается отравить ему жизнь: «Отвечая на Ваш вопрос, могу ли я теперь читать Ваш почерк, вкупе с похвалой сообщаю, что Ваш почерк стал гораздо разборчивее и что если Вы продолжите прилежно упражняться, то сможете явить миру нечто совсем прекрасное. Эрих Ремарк учитель».
Очень злое письмо приходит и в районный отдел народного образования. «Поскольку господин декан позволяет себе доводить до сведения правительства и дела сугубо личные, чего я не приемлю в принципе, и поскольку я считаю, что человек должен иметь достаточно мужества, чтобы решать личные дела самому, а не прятаться за властными спинами и не клеветать таким коварным способом (выражение выбрано в спокойном состоянии и по зрелом размышлении), то должен вкратце сказать следующее: честность г-на декана вызывает у меня сильные сомнения... Убедительно прошу срочно разобраться в нашем деле... Ручаюсь в своем письме за каждую букву». Бодрый тон заявления оборачивается, однако, строгим выговором по служебной линии. А его противник в этой дуэли — декан затеет потом серьезный конфликт с властями и родительским советом и поплатится за это своей должностью — услышит, с кем он тут имеет дело: «Вам не удастся меня напугать; мне доводилось побеждать и не таких противников». Ремарк не сдрейфил — ни в этой баталии, ни годами позже, когда атаки на него были совсем другого качества.