Эта история была ровесницей Наташки, а последующее течение жизни лишь углубило пропасть, образованную той давней ссорой. Да ее и ссорой-то назвать нельзя. Все много серьезнее… Впрочем, маму было бы грешно обвинять в чем-либо, кроме слабохарактерности и полного подчинения воле, мыслям и убеждениям отца. Он же другое дело. Кадровый военный, прошедший Афганистан, Таджикистан, многочисленные конфликты на Северном Кавказе, а теперь, как я слышала, отправленный на пенсию, что, конечно же, не прибавило ему добродушия и мягкости, он всегда отличался идейной бескомпромиссностью танка. Раз решив что-то для себя, отец, подобно своему десантно-штурмовому батальону, которым командовал последние годы перед выходим на пенсию, шел напролом, не взирая на жертвы и разрушения… Сейчас он осел на своей огромной даче в Болшево, доставшейся ему еще от моего деда, тоже военного, в свое время занимавшего довольно высокий пост в иерархии страны, азартно строившей коммунизм, и, кстати, знаменитого ослиным упрямством, которое, по всей видимости, являлось наследственной чертой в нашей семейке…
Эта же бескомпромиссность отца сделала меня, его вышедшую из повиновения младшую дочь, столь терпимой к людским слабостям и чужим убеждениям. Я всегда была готова дать другому шанс, простить ошибку и позволить жить своей жизнью… Часто в ущерб себе же. Дура!
Я тряхнула головой, изгоняя непрошеные мысли — в мобильнике ожил голос директора художественной гимназии, в которой учился мой сын. Закончив разговор, я вернулась к Перфильеву.
— Василий, ты едешь со мной.
— Куда это?
— Пора забирать Ваську из школы, а заодно выясним все про этого типа. Может, с ним поговорим.
— Я-то здесь при чем?
— Крестный ты Ваське или просто погулять вышел? Вась, ну правда, мне будет важно твое мнение.
— Если ты думаешь, что я смогу определить вора или извращенца с первого взгляда, я вынужден тебя разочаровать.
— Василий!
— У меня сегодня свидание с такой девушкой — закачаешься! Вчера познакомился…
— Василий!!
— Хрен с тобой. Конечно, я поеду, раз ты просишь, но ежели что — я не виноват!
Васька-младший учился в третьем классе небольшой частной гимназии, которая, помимо общеобразовательных дисциплин, углубленно и очень профессионально обучала живописи, основам скульптуры и прочей художнической дребедени. Так я все это называла, наверно, просто слегка ерничая. На самом деле, какой матери не будет лестно узнать, что ее отпрыск обладает, быть может, уникальными способностями к рисованию? Все это мне влетало в копеечку, но, к счастью, наконец-то финансово окрепший Петюня предложил оплачивать Васькино образование, что меня приятно удивило, и за что я ему всегда буду бесконечно благодарна. Впрочем, как и за многое другое…
Гимназия располагалась на окраине Москвы, безумно далеко от центра, но рядом с нашей новой квартирой. Территория, обнесенная высоким забором с видеокамерами по периметру, была зеленой и прекрасно ухоженной. Здание — теплым и благоустроенным. А небольшой, но действительно высокопрофессиональный преподавательский коллектив искренне увлечен своим делом. Несомненно, тут играла немалую роль оплата их труда, разительно отличавшаяся от той, что они получали, трудясь в обычных районных школах. Всех их по одному кропотливо собрал нынешний директор гимназии, Иннокентий Николаевич Чертопыльев, человек кристальной души, энтузиаст, с которым я познакомилась уже довольно давно, работая над фильмом о модернистской школе в русской живописи. Работа эта, затеянная мною с целью протолкнуть Петюнину мазню к массам, а значит и к деньгам, которых нам тогда катастрофически не хватало, в этом смысле себя не оправдала, зато принесла мне искреннее удовольствие и благоволение этого чудного старика.
Мнение Чертопыльева, которое он мог высказать о своем сотруднике — невесть как оказавшемся в столь элитарном учебном заведении бездомном дворнике-натурщике — было для меня надежнее Гохрана. А потому я, ворвавшись в похожий на запасник небольшого, но богатого музея кабинет, ничтоже сумняшеся вывалила на седую голову мэтра все свои проблемы, завершив это горькое повествование конкретным вопросом о некоем Иване Ивановиче, за которого так ратовал мой беспокойный отпрыск.
— Иннокентий Николаевич, скажите на него действительно можно оставить ребенка?
— Поймите меня правильно, деточка. Я знаю его всего года два… Правда, мне его рекомендовал один мой друг, которому я сам полностью доверяю, но… В общем, сами понимаете — дело это слишком ответственное. Поговорите с ним сами. Материнская интуиция, я уверен, окажется более действенным инструментом, чем весь мой педагогический опыт. Сам же скажу только то, о чем действительно могу судить. Иван, несомненно, прекрасно ладит с детьми, любит их, ему комфортно с ними, а им с ним. Потом… За то время, что он работает здесь, не было случая, чтобы юношу можно было бы обвинить в нечестности или безответственности…