Лера слегка дернулась, но не отреагировала. Мужик – пусть терпит. Лишь спросила:
- Все оказалось не так, как обещали, да?
А Максим неожиданно понял, что готов вывалить девушке все на блюдце.
- Да… - он понуро выдохнул и сел за кухонный стол.
Они помолчали несколько секунд, каждый ожидая, когда заговорит другой, и Максим не выдержал:
- Тяжко мне было после острова. Ногу считай, отрубило. Залатали там как смогли врачи, потом в набор пришел. На хрен послали. А через пару недель умелицу встретил. Татуированная такая вся. У нее путь с материалами как раз связан был. Жанна, вроде бы.
- Где ты её нашел? – Лера уже закончила готовить и раскладывала завтрак по тарелкам, попутно поставив чайник.
- Да блин… бухал я тогда знатно. В каком-то из баров, даже не помню. Она сказала, что как-то там руду на кэрилум выменяла… Помочь захотела. Короче помогла, ага… Я ей тогда все свои деньги отдал, что в разломах заработал…
Макс вспомнил, как плакался из-за семьи. Как позволил гневному обиженному червяку ворваться в реальность сквозь защитную стену и зареветь обиженной сиреной. И страшнее всего было то, что Максим никогда себя так не вел. Его мужское нутро словно трепетало перед девушкой, обнажая слабейшие струны сознания. И это нужно было прекращать.
Череп уверенно снял носок и закатал штанину. Лера, ничуть не смутившись, подошла ближе.
На первый взгляд, нога казалась отличным решением замены потерянной конечности. Иссиня-фиолетовый металл, гладкий и блестящий, переливался оттенками в зависимости от угла падения света. Но кожа вокруг культи воспалилась. Из мест, где человеческая ткань соединялась с металлом, прослеживались первые признаки заражения. Она аккуратно приложила руку к кэрилуму, ощущая холод металла, и подняла голову:
- Но все не идеально, да? Я видела, как ты стонал ночью, - сурово добавила Лера, заметив, что Макс собрался отнекиваться.
Тот застыл, но затем кивнул:
- Да. Эта боль… То, что я говорил вчера о семье… Не воспринимай всерьез. Нет, в смысле воспринимай, просто… КОРОЧЕ! – Макс еле сдержался, чтобы не ударить по столу, - боль делает меня раздражительным. Я плохо сплю, плохо ем. Не могу из-за боли насладиться простыми вещами. Господи, да я даже догнать кого-то не могу.
- Тебя поэтому поперли с закрытия разломов?
- Да, - Череп вскинул руки вверх, будто радуясь, что наконец-то нашел тот, кто понимает.
- Макс, давай по-взрослому, - Лера расставила тарелки и, поправив футболку, села за стол, - ты мне нравишься, но ты чересчур зациклен на семье, хотя потерял её уже полгода назад, зациклен за боли и очень раздражителен. Но думаешь я не вижу твоих взглядов? Да и я, как бы, не против. Мне тридцать лет, я в ужимки играть не собираюсь.
Череп слегка опешил и первым порывом было признаться во взаимных чувствах, но то, как Лера сказала о его семье… Задело.
- Зачем ты так говоришь о моих родных… Я же их люблю.
- Любил. Они умерли. Я понимаю всё, Максим. Но ты тоже пойми, - девушка чуть ли не выкручивала свои руки, - если ты не готов, ничего же не получится. А я и пробовать не хочу, если так будет. С каждый разом вспоминая свою семью, ты превращаешься в слабака. Это отталкивает.
Череп нахмурился. Он не знал, как реагировать на Леру. С одной стороны, её слова звучали очень логично, но с другой – слишком холодно.
- Ты не должна быть… Такой.
- Слушай Макс, - Лера взяла мужчину за руку, дав себе честное слово, что это её последний шаг навстречу, - никто не знает, но лет пять назад я тоже потеряла ребенка. И посмотри. Улыбаюсь, живу. Все у меня хорошо.
Максим накрыл руку девушки своей огромной пятерней и предпочёл не отвечать. В этот момент какая-то невидимая нитка, до сих пор соединявшая его с прошлым, порвалась и он, резко сократив расстояние между их лицами, впился в губы Валерии поцелуем. А она, с удивлением для самой себя, ответила очень холодно.
Ей вдруг стало неинтересно. Она бы предпочла насладиться завтраком, а не этим отдающим перегаром поцелуем. Макс это заметил.
В шесть утра очередного рабочего дня Константин Плотников уже находился в зале для совещаний и с усмешкой и превосходством слушал отчёт лизоблюда Веденёва, которого за глаза звал Левитаном.
Потому что Веденёв говорил и докладывал так, будто кайфовал от своего голоса, а его доклад имел вселенскую ценность. Он делал трагические паузы, акценты на определенных словах и жутко раздражал даже Беляева. Но ручной собачкой был верной, именно поэтому генерал молчал и слушал. А высокий худощавый Веденёв всё не умолкал: