Древняя табуретка не выдержала, подломила ножку, мягко осев в серый клуб не то пыли, не то шерсти. Домовой неодобрительно кашлянул, выразительно покосившись на растянувшегося на полу Вазилу.
– В общем, вроде и есть эта техника, да работать выезжает, только когда вся старая одновременно на ремонте оказывается, – уже гораздо спокойнее и печальнее закончил копытный дух, поднимаясь и деланно отряхивая пропитанную машинным маслом робу.
На подоконнике горьким скрипучим смехом зашелся Жытны дед:
– Так вот из-за чего едва-едва успели в нужный срок поля засеять!..
– Тебе ли, Полевой, жаловаться? – Домовой тем временем перекатился, как тот пыльный клуб, к Вазиле, принялся чинить табурет: – На полях ведь степные черноземы, земля сама родит, хоть ты палку воткни и на лето забудь – все равно по сорок центнеров с гектара соберешь…
– Заканчивай, а? По больному бьешь! – простонал Жытны дед, сердито распушив не то перья, не то колосья, застрявшие в лохматой гриве и длинной накидке.
– Не мои ж слова, директорские, – с честными глазами ответил Домовой.
Тут полевой дух, забыв про мнимую старость, в возмущении подпрыгнул, взмахнул по́лами. Тут же взвился за стенами порыв ветра, прошумел яблонями, ударил в жалобно застонавшие окна:
– Трутень он и полено недоструганое, ничего за пределами кабинета своего не видел! Про зону рискованного земледелия, небось, и не слышал!
– Я как-то тоже не в теме, – задумчиво почесал за ухом Вазила.
– Капризы погоды, небось, не единожды видал! Агроном наш с бригадами, считай, с ней за каждое зернышко, за каждый кустик картохи, за каждое яблочко бьются. В засуху гектары проливают, то сорняки травят, то жуков, то еще какую напасть, а заморозки весенние? И аж раннеиюньские на закуску!.. – с чувством добавил полевой хозяин. Смерил сердитыми шагами подоконник, перепорхнул на стол, заставив плясать по стенам размытые тени: – Все, что с земли собрано – только благодаря труду бригад да агронома. Вопреки погоде, да и директоришке этому вопреки. Напомни, Хатник, отчего он здесь оказался?
Домовой как раз закончил с табуреткой. Осторожно на нее забрался, свесил короткие ножки-лапки:
– Да так же, как и многие другие: сверху назначили за провинность какую-то. Отсиживается он у нас, со статистикой играет, что б у всех значимость принизить, а свою увеличить. На Дажынки отчитается, так и в город обратно попросится. А язык у него подвешен, что есть – того не отнять! Газетчица сегодня и слова не смогла вставить…
***
Римму, слушавшую перепалку под старой, облупившейся дверью, задело за живое. Она так упорно работала над этим, она и в журналисты пошла, что б научиться с людьми общаться!
– Неправда! Я аж целых три раза..! – девушка рывком распахнула рассохшуюся дверь и остолбенела.
Посреди коморки с мерцающей лампой лениво вылизывала рыже-белый окорочок пушистая кошка. Зеленые глазищи заменили перегоревшую некстати лампочку, и от этого взгляда у девушки внутри неприятно похолодело, и в целом стало как-то не по себе.
Пасмурным утром Римма и под страхом смерти не ответила бы, наяву был этот разговор, или ей почудилось в зыбком сне, но она точно поняла, о чем напишет сюжет. На целый разворот! На передовицу! Да и не только «Местных видимостей»! Не беда, что для этого придется в «Светлом пути» задержаться с расспросами!..
В конце концов, чего стоит любая техника и любое начальство без людей, которые делают всю работу, оставаясь при этом на втором плане?
Конец