— Ну, где я живу, тебе точно не понравится, — хмыкнул ее собеседник.
— Ладно, — сказала Марина, — давай через час.
Дверь была не заперта, но он все равно постучал.
— Привет, дорогая, — сказал Лешка и помахал рядом со своей головой каким-то пушистым хвостом, — принимай.
Он кинул ей в руки этот хвост, который оказался двумя песцовыми шкурками, и прошел в прихожую. Марина потрясенно смотрела на песцов: чудовищный дефицит, она даже не могла предположить, сколько они стоят.
— Это что еще такое? — по возможности холодно спросила она, запирая дверь.
— Это — маленький подарок. Один от меня, второй от Саньки Северова. Он шлет поклон и просит передать, что ты — единственная девушка, которой он хочет дарить подарки и петь серенады.
Лешка скинул ботинки и в рваных носках по-хозяйски прошлепал в ванную.
— Я, кстати, с ним солидарен, — услышала Марина его голос сквозь шум включенной воды. Я бы сказал тебе, что ты бесподобна, но ты ведь и сама в курсе.
Урод.
Из комнаты вышла сонная Собака. Цокая когтями, неспешно проследовала в коридор, обнюхала грязную Лешкину обувь и сунула нос в ванную.
— А-а, зверюга! — радостно завопил тот. — Привет-привет, собачище!
В последующие несколько минут из ванной доносился только топот, плеск воды, сюсюканье и добродушное гавканье.
— Как там твоя Сонечка? — спросила Марина, все еще стоя в коридоре и слушая, как Лешка играет с сеттером.
— Какая Сонечка? — искренне удивился он, выйдя из ванной с полотенцем на плече. — А-а, ты, наверное, Ксюшку имеешь в виду? — Лешка расхохотался. — Ревнуешь, Маринка? Приятно, черт возьми. Ой-ой, как приятно.
Марина закатила глаза и уплыла на кухню. С деланной серьезностью открыла холодильник, передвинула с места на место упаковки с соком и йогуртом, пошуршала пакетом с цветной капустой. Хотелось есть, но вытащить при Лешке магазинные котлеты ей казалось верхом позора. Поэтому она достала диетический ржаной хлебец и принялась неспешно от него откусывать, глядя в окно.
Лешка зашел на кухню (около его ног вертелась Собака) и с удивлением уставился на новый гарнитур — ну еще бы, при нем ничего подобного в квартире не водилось. Он пощелкал выключателем встроенных лампочек, открыл дверцу посудного шкафчика.
— Шикарно, — покачал головой Лешка, — теперь тебя уже можно раскулачивать. А Ксюшка ушла, — тут же без перехода сообщил он. — Не вынесла душа поэта… ну и так далее. Ты же знаешь, со мной попробуй поживи.
— Да уж в курсе, — фыркнула Марина.
— Ну вот. Теперь я снова одинокий мышь. Можешь меня поздравить.
Зазвонил телефон — мама интересовалась, как у Марины на работе и когда она соберется зайти «не на десять минут». Дочь что-то дежурно отвечала. Без эмоций, без подробностей.
— У тебя там кто-то есть? — наконец спросила мама.
— Нет, — ответила Марина, — давай потом поговорим.
И положила трубку.
Во время разговора Лешка спокойно, без малейшего намека на приличия пристально разглядывал Марину. Он был по-прежнему хорош, этот Леша. Алексей Витальевич Коробейников. Метр семьдесят семь, вьющиеся всклокоченные волосы. Черные. И такие же черные восточные глаза. Ямочка на подбородке и короткий косой шрам на левой скуле. Спокойный, монолитный, с застывшей ироничной полуулыбкой.
Стрингер. Может быть, последний представитель профессии в городе, по крайней мере последний из известных Марине. Он зарабатывал репортажными съемками, когда они познакомились, и уехал на очередной эксклюзив в тот день, когда они разошлись. Поначалу Лешка снимал все подряд и пытался продавать это Первому и Второму каналам. Однако там брали один сюжет из десяти, платили скудно и все напирали на то, что надо вставать в штат. А когда Лешку на три месяца посадили за незаконные съемки приграничной полосы, вообще как отрезало: у него перестали брать что бы то ни было. Он стал халтурить по свадьбам, по каким-то юбилеям, в перерывах впадал в тихие лежачие запои, молчал по несколько дней.
А потом ему повезло. Или не повезло — это как посмотреть. Марина не знала подробностей, но понимала, что он вышел на каких-то нелегалов: не то местных, не то даже импортных.
— Сбываешь за границу? — как-то спросила она, когда Лешка в очередной раз принес домой кучу странного, явно не федеративного барахла. Тот кивнул. — А не боишься, что посадят теперь уже по-взрослому?
— Боюсь, — сказал он, — и что? Я и тараканов боюсь, мне теперь ночью на кухню не ходить?
Последние полгода он вообще только своими подпольными съемками и интересовался. Съемками да еще этой Ксюшей…