– А вот Эна не волнуется… – пробормотала моя младшая сестра, почему-то долго разглядывавшая нашу новую спальню, – … совсем не волнуется.
– Эна! – Ацуко определенно была обеспокоена, причем всерьез.
Я решил с этим разобраться сразу.
– Мана, – обратился я к жене, – Сходи, пожалуйста, к нашим соседям и попроси у них…ммм… пистолет. Только заряженный. Ненадолго.
– Хай! – перед тем, как моя родительница сумела полностью прогрузить сказанное мной (под сдавленный хрип Эны), Мана, быстро обувшись, уже перебежала дорогу и стучалась в ворота Сенко-гуми.
Через две минуты в дрожащих руках Ацуко покоился старый, видавший виды, но вполне заслуженный и рабочий «Смит и Вессон» тридцать восьмого калибра. Огнестрельное оружие, за которое японца с татуировками (или без) запросто сажают на пожизненное. В случае «надевшего черного» – расстрел. Мать об этом, конечно же, знала.
– Я мог послать Эну, – проинформировал я женщину, – Эффект был бы такой же. У нас с этими соседями – полное взаимопонимание, ока-сан. Проблем они не доставят никогда.
Ацуко слабо икнула, и Мана повела её подышать свежим воздухом, а я, изъяв перед этим огнестрельное оружие у родительницы, понес его возвращать, с объяснениями. Их приняли с пониманием. Матерям свойственно волноваться за своих детей. А вот бояться их не свойственно, об этом матриарха Кирью пришлось предупреждать строго, так как ей заладилось шарахаться что от меня с Маной, что от собственной дочери, весело наскакивающей сбоку.
– Идемте, ока-сан, – обнял я хрупкую маленькую женщину за плечо, – Отпразднуем новоселье.
– А почему «идемте»? – вяло воспротивилась она.
– Потому что в этом доме чересчур пахнет всем новым. Это подпортит праздник.
Они почти никогда не ссорились. Эти отец и сын, они оба жили каждый своей жизнью, максимально далекой от другого. Их нельзя было назвать чуждыми друг другу людьми, отнюдь, но они оба давно уже были взрослыми, а поэтому смирились с таким ходом вещей. Точнее, смирился Котару, а Рио… что тут сказать? Он был особенным. Всегда.
Сейчас, этим воскресными вечером, двое мужчин, оказавшиеся в пентхаусе Коджима, нашли между собой камень раздора.
– Я никогда не оспаривал твои решения, старик, но это чересчур, – сунувший руки в карманы подросток стоял в кабинете отца, глядя на сидящего мужчину, – Ты даже не говорил с Акирой. У тебя ноль подозрений. Ты просто послал к нему людей, эти люди огребли проблем, а ты по этой причине решил выставить его из дому. Нарушил ваши договоренности. Даже потом с ним не объяснился. Это, по-твоему, нормально?
– Что тебе непонятно во фразе «у меня убили брата», а, сын? – мрачно проговорил Котару Коджима, даже не пробуя как-то давить на своего наглеющего отпрыска, – Ты сейчас мне предъявляешь претензии ровно по той же схеме, по которой я разорвал наше соглашение с Кирью, потому что считаешь нужным их предъявить. Люди, которых я послал, пострадали. «Коджима Интерпрайз Групп», если ты не знал, живет не в счастливом вакууме беспечного подростка, считающего себя взрослым, а является, как и всё в этом мире, узлом компромиссов, интересов, действий…
– В нем же был и Акира! – холодно и резко прервал отца Рио, – Но ты его слил. Не просто партнера, а друга семьи. Сейчас ты сидишь передо мной и говоришь умные слова, за которыми кроется только одно – слить его тебе было гораздо выгоднее, чем других. Просто признай это.
– Признаю, – хрустнул костяшками пальцев японец в домашнем халате, – Я даже больше тебе скажу, непочтительный сын, я признаю, что у меня руки коротки с ним разобраться. Что я опасаюсь твоего друга.
– Опасаешься? – Рио усмехнулся.
– Да, – спокойно кивнул Котару, – Таких как он уничтожают бомбами. Я не хочу, чтобы бомба взорвалась под одним из моих общежитий.
Глаза молодого японца, в чьих жилах плескалась значительная часть крови иностранцев, никак не выраженная в отце, внезапно расширились в догадке.
– А может, ты его и не подозревал, а, старик? – вырвалось у Рио, – Может ты просто хотел повод, чтобы…
– Хватит! – холодно отрезал глава ну очень сократившейся семьи, – Гадать можешь за дверью. Мне нужно работать. Уходи, Рио. Ложись спать. Тебе завтра в школу.
Оставшись один, Котару посидит в тишине, растирая уставшее лицо. На его губах промелькнет слабая ироничная улыбка – хотя бы один из его детей демонстрирует и ум, и принципы, и деловую хватку. А вот о второй, уже улетевшей из Токио, нужно будет забыть навсегда.