— Ты, брат, возьми на себя ответственное дело: поезжай один назад. Передай от меня привет джигитам, подговори недовольных и постарайся привести их ко мне. Командование Красной Армии знает, что многие из них воюют не по своей охоте. Им ничто не угрожает. Пусть только не мешкают. Начнутся бои — тогда перейти будет трудней.
Токга колебался:
— Если один вернусь, Кельхан снимет мне голову. Что я отвечу?
Артык усмехнулся:
— Тебя не надо учить... Мало ли что можно сказать! Скажи, что твои джигиты хотели убить тебя и ты спасся бегством. Кто тебя проверит?
Опасно было поручение Артыка. Но, чтобы доказать свою преданность, командир согласился. Артык написал джигитам коротенькое письмецо. Второе, заранее заготовленное письмо он тоже передал Токге с просьбой во что бы то ни стало доставить его Дурды. В этом письме Артык требовал, чтобы Дурды немедленно отправился в Ашхабад, разузнал там, что нужно, и послал ответ. О семье он не писал, но втайне надеялся, что Дурды и сам догадается сообщить все, что знает.
На восходе солнца, не сделав ни одного выстрела, Артык вернулся в Равнину с семьюдесятью всадниками.
Командующий крепко пожал ему руку.
Глава двадцатая
После отъезда Артыка все заботы о семье легли на плечи Айны. Продав кое-что, она купила несколько овец, а один из лучших своих ковров обменяла на стельную верблюдицу. В самом начале весны у кибитки появились ягнята и маленький верблюжонок. Ба-балы, обхватив за шею ягнят, — таких же ростом, как и он сам, — возился с ними. Черноухий верблюжонок, еще не умевший стоять на ногах, неуверенно, раскачиваясь, делал первые шаги и падал, как Бабалы.
Вот уже шесть месяцев прошло, как от Артыка не было вестей. Ходили слухи, что он перешел на сторону Красной Армии и что Эзиз разыскивает его семью, чтобы расправиться с ней. Тревога давила сердце Айны. Ночами она не могла спать, днем не находила себе покоя. Однако перед Нурджахан и Шекер она старалась не обнаруживать своей тревоги и даже успокаивала их.
В конце зимы выпали обильные осадки, весна наступила ранняя. В начале марта на склонах барханов уже зеленела песчаная осока. Воздух был наполнен свежестью. Между землей и смеющимся солнцем пели жаворонки.
Было ясное солнечное утро. Айна подоила верблюдицу, вернулась в кибитку и накормила Бабалы. Жизнь шла своим чередом, в доме ни в чем не было недостатка. Но какая-то непонятная тоска сжимала сердце Айны. Сама не зная для чего., она стала перебирать вещи в своем сундуке. В руки ей попался красный халат Артыка. При виде его она словно опьянела. «Ар-тык-джан!» — прошептала она, прижимая халат к груди, и, сама того не сознавая, запела песню, которую пела когда-то, будучи невестой Артыка:
В белой кибитке моей постелив ковер,
Я наслажусь ли вдоволь тобой, Артык-джан?
Средь поцелуев, милый встречая взор,
Буду ли лоб твой нежить рукой, Артык-джан?
Иль мне в разлуке — о, до каких же пор? —
Плакать придется горькой слезой, Артык-джан?
Слезы душили Айну, — она не могла больше петь. И вдруг глаза ее загорелись огнем. Руки нащупали что-то твердое и холодное... Наган! Айна жадно смотрела на револьвер. На лице ее появилась суровая непреклонность.
Это оружие оставил ей Артык. Недаром он учил ее заряжать револьвер и стрелять из него!
Завернув в платок наган и сумку с патронами, Айна вышла из кибитки. Нурджахан заметила сразу, что невестка изменилась в лице и куда-то торопится.
— Аю, Айна! Куда ты? — с тревогой спросила она. Айна в нерешительности остановилась, но быстро нашлась:
— Бабалы что-то ест плохо. Пойду в степь, поищу, нет ли дикого лука.
Айна прошла одну гряду барханов, другую и остановилась. Теперь можно было не опасаться, что звук выстрелов услышат в ауле. Взяв череп верблюда, она поставила его на бугорок и стала стрелять. При первом выстреле у нее дрогнула рука; когда нажимала спусковой крючок, глаза сами зажмурились. Сделав второй выстрел, она заметила струйку пыли, поднявшуюся возле черепа, и это обрадовало ее. Так, выпуская пулю за нулей, она разрядила двенадцать патронов, — четыре пули угодили в череп.
Убедившись, что она уже не боится стрелять и даже может попасть в цель, Айна набрала два пучка луку и вернулась домой.
Наступил вечер. Запад затянуло темной завесой пыли. Поднимался ветер. Встревоженная Нурджахан, подвязав к наружным кольям веревку, перекинутую через верх кибитки, натягивала ее, закручивая палкой. Увидев невестку, она засуетилась еще больше.