— Где же, где мой Томаш? — горевала бедная Маргита. — Да я хоть на край света за ним пойду, узнать бы только, где он…
— Душа моя, не убивайтесь, — сказала пани директорша так твердо, уверенно, что надежда тотчас ожила у Менкинки.
— Госпожа моя добрая, вы все знаете, дайте матери совет, куда обратиться…
— Куда? А вы отправляйтесь-ка в Бановцы.
У пани директорши для всех бед был один совет. У попа на всякий грех есть лекарство: «Прочитай, душа христианская, столько-то «Во здравие» и столько «Отче наш», и простится тебе!» У пани директорши было другое средство. Всякий раз, как приходила беда к кому-нибудь из знакомых дам — у одной кого-то в Чехию собирались выдворить, другой нужно было сына от военной службы, а то и от фронта, избавить, — пани директорша держала наготове один совет: «Отправляйтесь в Бановцы». Так и Менкинку она уговаривала:
— Вам, бабка, прямо в Бановцы дорога. Там найдете помощь. Сразу и поезжайте, увидите, я права. Ездила туда пани Вавришова — у нее муж в Чехии, понимаете. И пани Кулишкова, у нее муж сам чех. Сотник Кулишек, муж-то ее, рад бы остаться в нашей армии, да кто-то — недруг всегда сыщется — оговорил его, будто он по-прежнему сторонник чехо-словацкой унии. И Фридману, управляющему суконной фабрики, я советовала съездить туда. И всех он выслушал, все ему благодарны. Это я про пана президента и вождя нашего, вот ведь, глава государства, первый человек, как он скажет, так и будет, а каждое воскресенье домой ездит, в свой родной приход. И каждое воскресенье сам святую мессу служит за прихожан своих, за всех словацких католиков. После мессы он горячо молится за всех католиков государства. А просители молятся с ним вместе. Очень это трогательно. Пани Кулишкова говорила мне, что просто расплакалась. Так трогательно было. Иной раз весь костел слезы льет, уж больно все трогательно. Значит, пан президент за всех нас святую мессу служит, а потом на коленях за нас молится. А уж после мессы — завтрак. Просители ждут перед фарой. И он, как позавтракает, принимает их по одному. Каждого выслушает. Ей-богу. А к фаре целая толпа просителей приходит. Ей-богу. Вот и вы — поезжайте. Только в субботу. Где-нибудь вас уж приютят на ночь, чтоб поспели вы на святую мессу, потому как пан президент иной раз спрашивает у просителя, не пропустил ли, мол, святую мессу. Если пропустил, так и слушать не станет. Ни в коем случае нельзя вам святую мессу пропускать. После мессы становитесь у крыльца фары. Сами увидите, куда люди хлынут. Костельному сторожу приказ дан — вызывать крестьян, старушек деревенских, таких, как вы. Войдете к нему — не бойтесь руку ему поцеловать. Он позволяет руку целовать, хоть и президент. Он так и сказал, в Бановцах я по-прежнему декан для верных католиков. — Так что смело можете ему руку поцеловать. Вы ведь католичка и людачка, раз вы из Кисуц. И смело расскажите ему все. Он выслушает. А добрый он — ах!
— Ой, пани моя добрая, спаси вас бог, век за вас молиться буду! — горячо благодарила Менкинка. — И в Бановцы поеду, поеду, все сделаю, как вы говорите. Ой, хоть на коленях готова туда ползти! И мессу святую, ни-ни, не пропущу. А как же! Вот ходили мы, знаете, к Черной матери божией Ченстоховской, или еще на Жебридовскую Кальварию в Польше… Такую даль пешком отмахали, голодные, на одной печеной картошке… Исповедались, тело божие на святом месте приняли, — разгоралась, утверждалась в надежде Менкинка. — Так и нынче сделаю. Пойду к святой исповеди, и там, в Бановцах, тела божия причащусь. А скажите, пани моя, пан декан-президент дают ли причастие? Ах, дают… Вот приму из их рук тело божие, и пробьюсь к Томашу…
Сказано — сделано. Исповедавшись, очистившись, попостившись, с одной коркой хлеба отправилась Маргита в Бановцы, как паломница к святым местам. Только не пешком пошла, поехала поездом, но уж это ей господь бог простит: пешком-то опоздала бы.
В Бановцах было все так, как рассказывала добрая пани.
Ходила Маргита по местечку, искала ночлег. Солнышко давно за гору село, а она не нашла еще крова, который приютил бы ее на ночь. Уж подумывала о каком-нибудь сарайчике или хлевушке, потому что везде ей отказывали:
— Ночлега? Нет у нас места. Уже приняли мы ночлежника.
Казалось, местечко переполнено пришлым людом. Маргита стала уж опасаться, что ночь застигнет ее на улице или в поле, однако, это не заставило ее отступить. Тем лучше: раз столько людей ищет тут помощи, значит, и я найду. Глубоко верующий человек, она переодетых полицейских сочла за богомольцев. И то, что во всех домах ее гнали, словно была она, боже сохрани, нечистой, и это, и все муки свои принимала она во имя сына, не подозревая, конечно, что люди грубы с ней только потому, что вперед пана декана сюда заявляется куча тайных ищеек. Всю ночь Маргита просидела в кухоньке у добрых людей. Нет, она ни капельки не была утомлена, наоборот, была свежа, как рыбка. Перед богом и сыном своим столько уже было у нее заслуг, что просто невозможно было, чтоб не исполнилось ее страстное и такое справедливое желание.