— Ладно, успокойтесь, Роман Аркадьевич. Кто ещё имел доступ? Ключи? Коды?
— Только я, Корт и… и служба безопасности, разумеется, – Роман медленно опустился в кресло. Ладонь сама прошла по лицу, будто стирая остатки ярости.
Глеб подошел ближе, его голос снова стал тихим, вкрадчивым. Он давил почти по инерции, пытаясь нащупать хоть что-то в этой вязкой темноте.
— А кто еще знал, как вскрыть сам механизм? Как его разобрать? Кроме вас и Марины Солнцевой?
Роман поднял на него глаза. И в них мелькнуло что-то новое. Не ярость, не страх. Горькая, злая усмешка.
— Знал? — переспросил он тихо. — Детектив, вы абсолютно ничего не понимаете. Я видел её. Солнцеву. За несколько дней до… до всего этого.
Он сделал паузу, словно смакуя момент.
— Она работала с часами. Официально — плановая реставрация. Я наблюдал за ней через камеры. Она думала, никто не видит. Она не реставрировала их. Она их… – он на секунду задумался, подбирая слово, – она их допрашивала.
Глеб замер.
— Её пальцы не чинили, они летали над шестернями, касались, пробовали, искали что-то. Глаза горели. У неё был такой же взгляд, как у Корта в последние месяцы. Она была одержима не меньше него. Она не защищала механизм, детектив. Она пыталась его вскрыть.
Слова Романа упали в тишину. Тяжёлые, как камни в глубокий колодец. Глеб стоял неподвижно, чувствуя, как под ногами исчезает последняя точка опоры.
Марина.
Не жертва. Не хранительница.
Охотник.
И он, Глеб Данилов, всё это время вёл за нос не только её, но и самого себя.
Рассвет был серым и неохотным, как признание под пыткой. Дождь прекратился, оставив после себя мокрый, блестящий асфальт и свинцовое, низкое небо, давившее на город.
Глеб стоял у окна в своей квартире. Кофе в чашке давно остыл, превратившись в горькую, чёрную жижу. Он не спал. В голове вместо мыслей был гул, как от потревоженного улья.
Он отошёл от окна к стене, превращённой в импровизированную доску расследования. Фотографии. Вырезки. Схемы. Листы с его корявым, рваным почерком. Он смотрел на труд последних дней и видел лишь мешанину… бессмыслицу.
Всё смешалось.
Он взял со стола фотографию Елены. Холодное, красивое, насмешливое лицо. Убийца? Да. Почти наверняка. У неё был мотив — унижение, превратившееся в ядовитую ненависть. У неё были знания — её собственные записи были чертежом убийства. У неё была возможность. Но она была искусствоведом, историком. Не механиком-виртуозом. Нет.
Он перевёл взгляд на фото Марины. Спокойное, сосредоточенное лицо. Чистые, точные руки. Вор? Теперь это казалось пугающе логичным. Она не просто реставратор. Она — охотник. Одержимая, как и Корт. Но зачем ей красть деталь сейчас? Её вот-вот должны были выпустить под его поручительство. Зачем этот идиотский риск? Если только… она работала не на себя.
Его взгляд скользнул к распечатке с фотографией Игоря Зимина. Непроницаемое лицо человека, для которого культура — это актив, а знание — угроза. Хранитель. Его цель — не найти, а скрыть. Нанять специалиста высочайшего класса, чтобы тот изъял ключевую деталь и навсегда оборвал гонку — это был его стиль. Холодный, прагматичный, безжалостный. Могла ли Марина работать на него?
Глеб закрыл глаза и с силой потёр переносицу.
Чёрт. Чёрт. Чёрт.
Фундаментальная, идиотская ошибка. Он искал одного человека. А их было несколько. Они сплетались, расходились, путались в узел, который он пытался разрубить вместо того, чтобы распутать.
Убийца и вор.
Это не обязательно одно и то же лицо.
Мысль была простой, очевидной и оттого оглушающей.
Елена убила Корта. Из мести, из искажённой любви, из чего угодно. А кто-то другой — Марина, или тот, кто нанял Марину, или кто-то третий, о ком он даже не подозревал, — просто воспользовался хаосом. Воспользовался убийством как идеальным прикрытием, чтобы забрать то, за чем они все охотились.
Гонка изменилась. Ставки выросли до небес.
Теперь нужно было найти не только убийцу. Нужно было найти похищенную деталь. Потому что теперь она была ключом ко всему. Без неё формула эликсира, записи Корта, труды Елены — всё это было лишь бесполезным набором символов. Инструкцией к машине со сломанным сердцем.
Рука сама нашла на столе красный маркер. Глеб подошёл к стене. В самом центре своей паутины из фактов и домыслов он обвёл пустое пространство. И внутри этого прямоугольника, нажимая так, что фетровый наконечник заскрипел, написал два слова:
СЛОМАННЫЙ МЕХАНИЗМ.
От этого красного прямоугольника теперь тянулись невидимые нити ко всем. К Елене. К Марине. К Роману. К Зимину. Это больше не было расследованием убийства. Это была гонка за тенью, которая держала в руках недостающую деталь от дьявольской машины.
Он отступил на шаг. Взглянул на часы на своём запястье. Стрелки неумолимо ползли вперёд. Он чувствовал, как его собственное время, его личное время на искупление, утекает сквозь пальцы ещё быстрее.
Глава 7: Лаборатория в Подземелье
Стена его кабинета превратилась в опухоль. Уродливая, пульсирующая нейронная сеть из газетных вырезок, фотографий и карандашных линий. В центре, обведённый красным, гноился диагноз: СЛОМАННЫЙ МЕХАНИЗМ. От него, словно гангрена, расползались воспалённые нити к лицам. Елена. Марина. Роман. Зимин. Каждая нить была вопросом. Каждый узел — ложью.
Кража детали не была вандализмом. Глеб чувствовал это нутром, тем самым проклятым чутьём, которое однажды его уже похоронило, но от которого он так и не смог избавиться. Это была хирургия. Точная. Холодная. Выполненная рукой, знавшей анатомию механизма лучше, чем собственную ладонь. И это снова и снова, как игла в заезженной пластинке, возвращало его к Марине. Или к кому-то, как она.
Хватит.
Удар ладонью по столу — и стопка пустых кофейных чашек звякнула, как погребальный колокол. Хватит ходить по этому выжженному кругу. Паранойя, его старая, верная ищейка, требовала сменить угол атаки. Не «кто». И даже не «почему».
А «где».
Где вор мог спокойно работать? Где он мог изучать цель, не привлекая внимания? Взгляд скользнул со схемы на стене на скомканный, замусоленный план эвакуации музея. Он смотрел не на экспонаты. Он смотрел на кирпич и бетон.
На пустоты.
Музей встретил его дневной суетой, и эта суета казалась ещё более фальшивой, чем ночная тишина. Группки туристов, похожие на стайки испуганных рыб, бесшумно перемещались от витрины к витрине, шепчась и разглядывая стеклянные саркофаги с запертым внутри временем. Их голоса тонули в гулкой пустоте зала, поглощаемые бетоном и стеклом, не оставляя и следа.
Глеб проигнорировал их, свернув в административное крыло. Воздух здесь был другим. Исчез запах пыли веков, уступив место резкой ноте дорогого чистящего средства и кисловатому духу офисного кофе.
Кабинет Романа был оплотом порядка, который казался почти агрессивным на фоне хаоса расследования. Сам куратор сидел за массивным столом из тёмного дерева, идеально прямой, как маятник в состоянии покоя, и склонился над каталогом. Головы он не поднял, когда Глеб вошёл, и это было не пренебрежение, а выверенный жест.
— Что-то ещё, детектив? Или вы просто решили полюбоваться на то, что осталось от нашей коллекции?
Его голос — гладкий, отполированный, как эбеновое дерево его стола. Но под тонкой позолотой вежливости ржавела сталь.
— Нужны оригинальные чертежи здания, — Глеб подошёл к столу. Голос он намеренно сделал скучающим, будничным, словно просил прикурить. — Довоенные, если сохранились. Хочу посмотреть, где проходили старые коммуникации. Вентиляционные шахты.
Роман наконец оторвался от каталога. Его взгляд был холодным, как стекло витрины, за которым умирает очередной артефакт.