— Вентиляционные шахты? Детектив, вы собираетесь ловить искусного вора или крыс? Уверяю вас, этот человек не через форточку залез. Он…
— Он знал, что делал, — перебил Глеб, и его голос стал суше, как старая бумага. — Поэтому я и хочу знать то, что знал он. Может, был другой вход. Служебный. Забытый.
На безупречном лице Романа проступило почти физическое отвращение. Словно Глеб предположил, что в храме есть чёрный ход для шлюх.
— В этом здании, — отчеканил он, поднимаясь, и в его голосе зазвучали проповеднические нотки, — нет ничего забытого. Я знаю каждый кирпич, каждую трещину в фундаменте. Это не проходной двор, детектив, это…
Резкая, пронзительная трель телефона на столе оборвала его пафосную тираду. Роман вздрогнул, и на его лице промелькнуло неподдельное раздражение. Он схватил трубку так, будто хотел её задушить.
— Да! — рявкнул он.
Глеб перестал его слушать. Он обошёл стол, пока Роман, мгновенно сменив тон на подобострастный, вполголоса рассыпался в заверениях какому-то невидимому божеству из министерства.
— Да, господин заместитель министра, добрый день. Конечно, помню… Конечно, мы примем все меры…
Глеб скользил взглядом по корешкам архивных тубусов. Его мозг, натренированный на поиск аномалий, работал быстрее глаз. Вот он. Старый, картонный, с выцветшей, почти исчезнувшей надписью: «Обсерватория. Основные конструкции. 1912».
Роман бросил на него короткий, злой взгляд, прикрыв трубку ладонью.
— Что вы делаете?
— Работаю, — так же тихо ответил Глеб, вытаскивая тубус.
Куратор на мгновение замер, его лицо исказила мука выбора. На одной чаше весов — телефонный разговор с высоким начальством, на другой — наглый сыщик, роющийся в святая святых. Победил карьеризм. Роман лишь махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху, и отвернулся.
— Забирайте. Только верните. И не пачкайте, ради всего святого.
Он снова погрузился в свой вязкий, унизительный разговор, а Глеб, не сказав больше ни слова, вышел из кабинета. Победитель.
Он не стал возвращаться к себе. Нетерпение, ставшее почти физическим зудом под кожей, не позволило. В пустом, гулком коридоре, где свет из высоких окон ложился на каменный пол бледными, холодными прямоугольниками, он опустился на колени. Холод камня тут же пробрал сквозь тонкую ткань брюк.
Крышка сошла с тубуса. Изнутри пахнуло не пылью — та давно слежалась, — а чем-то более тонким, более древним: сухим клеем, ветхой бумагой и самим медленным процессом распада. На пол осторожно выскользнул хрупкий, пожелтевший свиток. Бумага была ломкой, как осенний лист, и Глеб боялся, что она рассыплется от его дыхания.
Он расстелил чертёж, прижав углы своей зажигалкой Zippo и портсигаром. Рядом разложил современный план эвакуации. Его палец, чумазый от газетной краски и табака, медленно, как слепой, пополз по выцветшим синим линиям старого плана. Старая котельная. Технические помещения. Архив…
Вот. Здесь.
На старом плане от котельной тянулся длинный, узкий технический коридор, заканчивающийся пунктирной линией с пометкой каллиграфическим почерком: «Къ насосной». На современном плане этот коридор обрывался на полпути, упираясь в жирную чёрную линию стены хранилища.
Стена, которой не должно было быть.
Его паранойя больше не шептала. Она довольно урчала, как сытый хищник, наконец учуявший тёплую кровь.
Подвал встретил его запахом тлена. Не трупного, а бумажного. Миллионы страниц, медленно умиравших в темноте, пропитывали воздух спёртой, кисловатой вонью гниющей целлюлозы. Шаги Глеба гулко отдавались от бетонных стен, теряясь в лабиринте стеллажей. Он чувствовал себя в катакомбах, где вместо костей были похоронены слова.
Стена нашлась быстро. Новые бетонные блоки, грубо и небрежно положенные, выделялись на фоне старой, благородной кирпичной кладки. Он простучал её костяшками пальцев. Глухо. Абсолютно. Монолит. Любой другой развернулся бы и ушёл.
Но Глеб смотрел ниже. У самого пола, почти скрытая тенью от стеллажа, виднелась вентиляционная решётка. Стандартная, металлическая. Но краска на ней была чуть свежее, а на шляпках крепёжных винтов не было и следа вековой ржавчины. Опустившись на корточки, он достал перочинный нож. Лезвие со скрипом вошло в щель, поддевая решётку. Она поддалась почти без усилий.
За ней была не тьма. В неглубокой нише тускло светилась утопленная в стену цифровая клавиатура.
По венам прошёл резкий, холодный импульс. Вот оно. Он был прав.
Он начал перебирать очевидное. Дата рождения Корта. Дата его смерти. Год основания музея. Четыре, шесть, восемь цифр. Ничего. Клавиатура не издавала ни звука, лишь равнодушно принимала его бессильные попытки. Он остановился, выпрямился. Закрыл глаза, пытаясь отогнать волну тупой, тяжёлой фрустрации. И тогда в памяти, как уродливый шрам, всплыла строчка из записей Елены, которую он зазубрил, как молитву отступника.
V.I.T.R.I.O.L.
Он снова опустился на корточки. Его пальцы, слегка дрожа, легли на кнопки. Он набирал не буквы, а цифры, соответствующие им на старом телефоне.
8… 4… 8… 7… 4… 6… 5.
На мгновение ничего не произошло. Тишина стала плотнее, тяжелее. Глеб уже решил, что ошибся, что всё это…
Тихий, почти неразличимый щелчок. Не механический, а электронный. Словно сработало крошечное реле где-то в сердце стены.
Глеб упёрся ладонями в бетон. Толкнул. Секция блоков, цельный кусок стены, с тихим, плавным шипением пневматического привода ушла внутрь, открывая проём в непроглядную черноту.
Из проёма ударила волна воздуха. И этот воздух был из другого мира. Он был холодным, стерильным, лишённым запахов пыли и гниения. В нём была резкая, чистая нота антисептика и едва уловимый, металлический привкус, как от перегруженной электроники.
За дверью была не средневековая келья и не пыльный склад.
За дверью была лаборатория.
Глеб замер на пороге, ошеломлённый. Нержавеющая сталь. Толстое стекло. Синяя светодиодная подсветка, выхватывающая из полумрака ряды колб и контуры сложного, непонятного оборудования. На одном столе, под специальной лампой, лежал раскрытый фолиант в потрескавшемся кожаном переплёте. Страницу с гравюрой, изображающей змею, пожирающую собственный хвост, прижимало стеклянное пресс-папье. А рядом с ним, тихо гудя, стоял спектральный масс-анализатор последней модели. На его мониторе медленно полз вверх зелёный график какого-то химического анализа.
Взгляд Глеба метнулся к огромной белой доске, занимавшей почти всю стену. Она была испещрена безумной смесью символов. Астрономические расчёты соседствовали с выдержками на латыни. Сложные биохимические формулы переплетались с нарисованными от руки планетарными знаками и каббалистическими символами.
— Чушь собачья… Блять.
Его мозг сыщика, привыкший к мотивам из плоти и крови — к жадности, ревности, тупой злобе, — отказывался это принимать. Это был реквизит для дорогого фильма. Бред сумасшедшего.
Но оборудование было настоящим. Оно работало. Из принтера торчал свежий лист отчёта. На столе лежала пачка счетов на химические реактивы, и суммы в них заставили бы иного миллионера почувствовать себя нищим.
Это не было бредом. Это был проект.
Корт не просто верил в это. Он вкладывал в это состояние. Глеб почувствовал, как пол уходит из-под ног. Не от страха. От внезапного, тошнотворного осознания масштаба. Он пришёл расследовать банальное, как ему казалось, убийство, а провалился в кроличью нору, где законы физики и здравого смысла, кажется, отменили. Его цинизм, его опыт, вся его прожжённая картина мира — всё это оказалось бесполезным перед лицом этой стерильной, работающей машины по производству чуда. Или безумия.
Он сделал шаг внутрь. Дверь за спиной с таким же тихим шипением закрылась, отрезая его от привычного мира. Тишину здесь нарушал только мерный гул вентиляции и тихое жужжание приборов.