Гудки. Короткие, нетерпеливые.
— Да, — раздался на том конце сонный, недовольный голос.
— Сергей? Данилов.
Пауза. Было слышно, как на том конце зашевелились, сев на кровати. Шорох простыней.
— Глеб? Ты в своём уме? Ты на часы смотрел? Что у тебя опять стряслось?
— Мне нужно… вытащить человека.
— Кого?
— Солнцева. Марина Андреевна. Да, по делу Корта. Сидит в женском изоляторе.
— Ты охренел, Данилов? — голос Сергея мгновенно проснулся, стал трезвым и злым. — Её по тяжкой ведут. Убийство. Какие, к чёрту, «вытащить»?
— Времени нет объяснять. Нужен любой предлог. Любой. Залог. Подписка о невыезде. Под мою личную ответственность. Мне плевать. Сделай это. Быстро.
Снова пауза. Длинная, тяжёлая. Глеб слышал, как Сергей дышит в трубку, обдумывая риски. Свои риски.
— Ты же знаешь, кто там следак. Он же дуб дубом, но упёртый. Он не подпишет. Ни за что.
Голос Глеба стал жёстким, как замёрзшая земля.
— Я знаю. Но ты найди того, кто согласится. Судья… прокурорский… мне всё равно. Цена не имеет значения.
На том конце тяжело вздохнули. Это был вздох человека, который понимает, что спорить бесполезно. Вздох человека, который уже подсчитывает свой процент.
— Будет стоить, как чугунный мост, Глеб. И если она дёрнет…
— Она не дёрнет, — отрезал Глеб. — Это я тебе гарантирую.
Ещё одно молчание. Потом короткое, как выстрел:
— Жди звонка.
Глеб повесил трубку. Рычаг опустился с глухим, окончательным стуком.
В комнате снова стало тихо. Только дождь, уже не моросящий, а полноценный, яростный, барабанил по стеклу и карнизу. Глеб подошёл к окну. В тёмном, мокром стекле он увидел своё отражение. Уставший, осунувшийся человек с безумными глазами, который только что, чтобы бороться с одной всемогущей теневой системой, с головой нырнул в другую — старую, понятную, прогнившую насквозь систему взяток, долгов и коррупции.
Ни облегчения. Ни даже страха.
Только холод и бездонная тяжесть принятого решения. Он снова переступил черту.
Но на этот раз он сделал это с широко открытыми глазами.
И пути назад больше не было.
ГЛАВА 9. Хрупкое Доверие
Замок щёлкнул. Не со скрежетом, не с лязгом. Сухо, коротко, как перелом шейного позвонка. За спиной Марины захлопнулась стальная дверь, отрезая её от запаха хлорки и казённой безысходности. Но облегчения не было. Этот звук не освобождал. Он лишь менял одну клетку на другую.
Она шагнула на крыльцо, и воздух, тонкий и острый после спёртого тюремного тепла, ударил в лёгкие. Небо — сплошное полотно свинца, протекающее мелкой, нудной моросью. Открытое пространство было почти физической атакой после тесноты камеры и коридоров. Она была бледной, но не так, как болеют. Её бледность была вымытой, очищенной от всего лишнего. Даже от крови. Одежда, строгий тёмный костюм, в котором её забрали, теперь висела на ней мешком, на размер больше женщины, которую изнутри опустошили.
Взгляд нашёл Глеба. Он стоял под козырьком подъезда, прислонившись к капоту своей побитой машины, и выпускал в серый воздух облачка пара. Фигура, вырезанная из той же самой тоски, что и этот город. На её лице не дрогнул ни один мускул. Секунда на распознавание объекта. Не больше.
Он не улыбнулся, не стал тратить слова на фальшивое ободрение. Просто кивнул.
— Поехали.
Салон машины встретил запахом старой кожи, сырой шерсти и въевшегося табачного дыма. Мотор проснулся с хриплым, недовольным ворчанием, и дворники, скрипнув, как несмазанные суставы, принялись размазывать по стеклу грязные потоки воды. Город превратился в акварельное пятно. Расплывшиеся огни, мокрый асфальт, чёрные силуэты домов.
Тишина в машине была не отсутствием звука. Она была присутствием. Весом в воздухе, который давил на барабанные перепонки. Глеб вёл, вцепившись в руль так, будто боялся, что его вырвет с корнем. Он чувствовал её присутствие рядом — неподвижное, напряжённое. Как часовая пружина, взведённая до предела. Она смотрела в боковое окно, на проносящиеся мимо витрины и тёмные провалы арок, но он знал — она их не видит. Она сканирует. Его, машину, ситуацию. Просчитывает переменные.
Он тоже не смотрел на неё. Только на её призрачное отражение в мокром стекле. Бледный овал, тёмные, сфокусированные глаза. Она не была клиенткой. Она была чертой, которую он снова переступил. Ради неё он влез в эту систему, прогнившую и податливую, как мокрый картон, и выкупил её свободу. Не спас. Купил. Заложив остатки своей профессиональной чести. И теперь она здесь. В его машине. Живое, дышащее последствие его выбора. Ответственность, которая лежала на плечах тяжелее свинцового неба за окном.
Зачем? Вопрос, который последние сутки бился в черепе, как запертая птица. Нахуя я это сделал?
Ответ был простым и тошнотворным. Потому что Игорь Зимин и его безликие цепные псы напугали его до холода в кишках. Потому что он вдруг увидел всё с пугающей ясностью: Марина в камере — идеальная мишень. Легко устранимая переменная. Сердечный приступ. Бытовая ссора с сокамерницей. Несчастный случай. И он, Глеб Данилов, павший паладин справедливости, не мог повесить себе на шею ещё один труп. Не ещё одну жертву системы. И чтобы вытащить её из-под одной машины смерти, он швырнул её под колёса другой. Своей собственной.
— Куда мы едем?
Её голос в утробном гуле мотора прозвучал ровно и бесцветно. Не вопрос. Запрос данных.
— Туда, где вас не станут искать люди Зимина, — ответил Глеб, не поворачивая головы. — Ко мне.
Пауза. Достаточно долгая, чтобы он успел представить десяток возможных реакций. Он ждал вопроса, возражения, вспышки страха. Но она лишь молча отвернулась к окну. Он заметил, как её пальцы, белые и тонкие, ещё крепче сжали старую, потёртую сумку с вещами. Единственный якорь, связывающий её с прошлой, упорядоченной жизнью.
Машина нырнула в лабиринт дворов-колодцев, где дождь глухо барабанил по ржавым крышам гаражей. Они остановились у обшарпанной двери подъезда с выбитым кодовым замком.
— Приехали.
Его квартира пахла остывшим кофе, бумажной пылью и одиночеством. Марина застыла на пороге. Впервые за всё время на её лице проступила тень эмоции — брезгливое, почти научное любопытство. Если её мастерская была храмом стерильного порядка, то это место было алтарём одержимого хаоса.
Она ожидала увидеть холостяцкую берлогу. Увидела — штаб-квартиру паранойи.
Стена напротив входа была трёхмерной картой чужого расследования. Фотографии. Копии документов. Схемы часовых механизмов, распечатанные на листах А3. Красные нити — установленные связи. Чёрные — гипотезы. Все они сходились в одной точке — увеличенном фото Адриана Корта с его неприятной, всезнающей усмешкой.
Стол — поле боя между бумагами, пустыми картонными стаканчиками и переполненной пепельницей. На полу — стопки книг. На продавленном диване — раскрытый ноутбук, экран которого светился холодным синим светом.
Глеб прошёл внутрь, игнорируя её ступор. Бросил ключи на заваленный подоконник. Устало потёр колючую щетину на лице.
— Кофе? Чай? — он неопределённо махнул рукой в сторону крошечной кухни. — Или что-то покрепче? Уверен, вам не помешает.
Она не ответила. Секундный паралич прошёл. Профессиональный инстинкт пересилил отвращение к беспорядку. Она сделала шаг внутрь, но не к дивану, не к кухне. Прямо к стене.
Её взгляд скользил по фотографиям, схемам, его неровным, торопливым запискам. Хаос. Но это был системный хаос. В нём прослеживалась извращённая, лихорадочная, но всё же логика. Она увидела копии формул, которые он сфотографировал в лаборатории, и поняла: он был там. Этот человек, живущий как дикарь, зашёл гораздо дальше, чем она думала. Это неохотное признание вызвало в ней укол раздражения.