Он увидел её издалека.
Силуэт в главном зале, у подножия исполинских астрономических часов.
Елена.
Она не пряталась. Не суетилась. Она стояла там, где её и следовало ожидать. Словно жрица у заброшенного алтаря. Она не была здесь чужой. Она была частью этого места, его логичным, трагическим завершением. Глеб замедлил шаг. Стук его каблуков по бетону звучал неприлично громко, как выстрелы в библиотеке.
Елена обернулась. Без испуга. Без удивления. На её лице застыло выражение бесконечной, вселенской усталости, словно она прожила не одну, а сотни жизней и только что закончила последнюю. В руке она держала похищенную секцию часового механизма. Бронзовая паутина шестерёнок и рычагов, ажурная, смертельно сложная, тускло блестела в призрачном свете.
Не говоря ни слова, она шагнула к часам, к зияющей в их бронзовом теле пустоте. Подняла руку. Глеб инстинктивно шагнул вперёд, тело напряглось, готовое к рывку. Остановить. Предотвратить. Но она не пыталась ничего сломать или бросить.
Медленно. С выверенной, почти нежной точностью реставратора, она приложила деталь к своему месту.
Щёлк.
Тихий, сухой, окончательный. Звук металла, с идеальной точностью вошедшего в свой паз. Звук закрывающегося замка. Звук кости, вставшей на место.
В мёртвой тишине зала он прогремел как выстрел.
Головоломка была собрана.
Глеб остановился в нескольких шагах. Ни азарта погони, ни триумфа разгадки. Только тяжесть. Словно воздух в его лёгких вдруг налился свинцом. Он смотрел на неё и видел не убийцу. Он видел автора, только что дописавшего последнюю строчку своего magnum opus.
— Это была рецензия, — голос прозвучал чужеродно, хрипло от долгого молчания. — Разгромная.
Елена медленно опустила руку. Она не отвернулась от часов. Она смотрела на них, как художник смотрит на законченное полотно. Своё полотно. На её губах проступила слабая, горькая усмешка.
— Самая честная из всех, что я писала, — её голос был ровным, безэмоциональным, как у диктора, зачитывающего некролог. — И последняя.
— Эликсир… — Глеб сделал ещё шаг, сокращая дистанцию. — Вы знали. Знали, что это на самом деле.
— Я?.. — она на долю секунды задумалась, словно подбирая единственно верную формулировку. — Да. Пожалуй. Я поняла это даже раньше него. Он был слишком опьянён близостью к цели, чтобы разглядеть её суть.
Она говорила так, будто они стояли на научной конференции и обсуждали спорную гипотезу. Её пальцы бессознательно потянулись к волосам — старый, въевшийся в плоть жест, — но замерли на полпути. Она словно поймала себя на лжи, в которой больше не было нужды.
— Он искал вечную жизнь, детектив. А нашёл… стирание. Пустую оболочку, обречённую на вечное тиканье без малейшего смысла. Живая смерть. Механическая кукла в человеческом теле.
— И он был готов, — это был не вопрос. Констатация.
— Готов? — она горько усмехнулась, и усмешка треснула на её бледном лице. — Он был в шаге. Одержимый. Он не видел в этом трагедии. Он видел в этом финальный, абсолютный триумф своего интеллекта над жалкой, смертной природой. Я… я смотрела на гения, который готовился совершить самое изощрённое интеллектуальное самоубийство в истории. Я не могла. Просто не могла этого позволить.
Её голос дрогнул лишь на последней фразе. Едва заметная трещина в ледяном монолите её самообладания.
— Яд, — сказал Глеб, заполняя вязкую паузу. — Вы создали его из его же компонентов. Перевернули его формулу против него самого. Идеальное унижение.
Елена наконец повернулась. Посмотрела прямо на него. В тусклом, сером свете её глаза казались чёрными провалами. В них не было страха. Только странный, болезненный блеск выжженной дотла земли.
— Идеальное? О, нет, детектив. — Она медленно покачала головой, и на её губах снова появилась та самая усмешка, что никогда не доходила до глаз. — Вы мне льстите. Я не настолько гениальна. И не настолько жестока. Этот… предохранитель. Яд, который получается при малейшей ошибке в синтезе… его придумала не я.
Глеб замер. Воздух в лёгких будто превратился в крошечные ледяные иглы. Он ждал, не дыша.
— Я нашла её черновики, — продолжала Елена, и её голос стал тише, доверительнее. — В бумагах, которые Адриан так элегантно… позаимствовал у меня. Он ведь забрал не только мои работы. Он, не глядя, сгрёб всё, что было на моём столе. Включая наброски одной талантливой девочки-реставратора, которая консультировала его по механике. Она пыталась создать химический состав, который бы защитил хрупкие детали от окисления. Но при малейшем отклонении в пропорциях он превращался в агрессивный растворитель. Защита, становящаяся оружием. Он даже не понял, что за сокровище у него в руках. А я… я поняла.
Она замолчала. Глеб смотрел на неё, и все части головоломки с оглушительным скрежетом вставали на свои места. Картина получалась уродливой, асимметричной и до абсурда трагичной. Корт, великий интеллектуал, вампир, питавшийся чужими умами, был уничтожен оружием, которое создала одна его жертва, а применила — другая.
— Ирония, правда? — тихо спросила Елена, словно прочитав его мысли. — Я использовала гениальное творение Марины Солнцевой, чтобы спасти его от самого себя. Две женщины, которых он пытался использовать и выбросить, невольно объединились, чтобы написать некролог на его наследие.
Некролог. Рецензия. Приговор. Слова менялись, суть оставалась.
— Вы думаете… я его ненавидела? — внезапно спросила она, и в её голосе впервые за весь разговор появились живые, человеческие ноты — хрупкие, как стекло. — Ненависть — это слишком просто. Слишком… плоско. Я его любила. По-настоящему. Того, кем он был раньше. Учёного. Гения. А тот, кто стоял передо мной в лаборатории в ту ночь… это был уже не он. Просто обезумевший старик, готовый принести в жертву собственный разум ради ещё нескольких бессмысленных десятилетий. Убить его было актом милосердия.
Она говорила это не для Глеба. Не для протокола. Она говорила это для себя, для пустых, гулких залов. Словно пыталась убедить саму себя в том, во что отчаянно хотела верить.
— Единственный способ сохранить память о настоящем Адриане Корте, не дав ему уничтожить самого себя. Я убила человека, чтобы спасти легенду.
Она снова повернулась к часам. Провела пальцами по холодному металлу восстановленной секции. Её миссия была завершена. Все детали были на своих местах. И она сама была последней деталью, готовой встать в паз.
Елена протянула руку. Не для рукопожатия — раскрыла ладонь. На ней лежал крошечный бронзовый ключ со сложной, асимметричной бородкой.
— Это от его личного архива. Не того, что в кабинете. Настоящего. Там… там всё. Все его записи. Мои. Марины. Чтобы вы могли рассказать правильную историю. — Она вложила ключ ему в руку. Металл был холодным и на удивление тяжёлым. — Моя работа закончена. Это… — она кивнула на ключ и на часы, — …теперь ваша проблема.
Глеб сжал ключ в кулаке. Он раскрыл убийство. Он спасёт Марину. Он получит ответы. Но он не чувствовал ни триумфа, ни облегчения. Только холод металла, впившийся в ладонь, и всепоглощающую пустоту внутри. Он смотрел на Елену — убийцу, спасительницу, гения и сломленную женщину — и видел в её изломанной логике пугающее отражение своей собственной одержимости. Он понимал её мотив. Понимал на таком глубинном, интуитивном уровне, который невозможно было уложить ни в один полицейский протокол.
И это понимание было отвратительно.
Справедливость, которую он должен был сейчас совершить, казалась ему такой же сложной, двусмысленной и уродливой, как и само преступление.
Вдалеке, в холле, послышались шаги. Тихие, размеренные, неторопливые. Никаких сирен. Никакой суеты. Глеб не обернулся. Он вызвал их, как только понял, куда нужно идти.