По пустынным, узким мощённым улочками, он пробирается к роще, что аккурат подпирает… подпирала крепостную стену… Прячась в тенях, что отбрасывает низкая, покатая луна…
____________
Тот самый вельможа, с которым Тосэя наша забавлялась.
Кафтан сменил на крестьянский. Неужто думал, что не признает никто?
“А что там голубки наши?” – кликнула Тулупчика, что сидит тут же, на скамейке, двумя лапками держит очередную креветку, что собирался проглотить.
“А всё. Окончилась лубовь. Замуж он её позвал”, – крысиная пасть зачмякала кушаньем.
“И?”
“И усё. Тойка наша хоть и ветреная, но свободу свою любит не меньше, чем ухажёров менять”.
“От ворот поворот, значит…”
Крыс не ответил, заглотил очередного гада. Молчание – знак согласия.
Я с этого… да и с другого Ондолийца за всё спрошу! Был бы кто свой – наказала бы не меньше. Хоть и представить не могу, кто бы из итвозцев на такое мог решиться. Любой горожанин знает – виновного всегда отыщут, редко какое злое деяние у нас без наказания обходится.
Написала казначею. А когда тот прислал мне требуемое, сверху прилетела причка от Вереха: Тосэя просит с княгинюшкой свидеться. Дело у ней личное, деликатное.
Вооружилась талмудом от казначея, лишь взгляд в него теперь пёк меня изнутри, аж дышать, собака, не даёт. Одно дело смириться с потерями. Никто в Итвозе не сумел бы мне возместить убытки от спаленной рощи, но вот этот заморский шутник – явно не последний человек у себя на родине. Последние в сваты с королями не ездят. А по сему: своё я стребовать намерена. Да ещё и сверху… ну это хорошо бы. Попытаться можно.
А пока же Тосэя ждала меня у двери княжеского кабинета, куда я вышла аккурат с тайной тропы.
– Пошли, – чернобровка двинулась за мной.
Как же хороша! Любо-дорого посмотреть! Жалко, что девка замуж не хочет за ондолийца, а то бы можно было такой калым за неё стребовать… ну да ладно. Да и не дочь она мне…
А богатства бы здесь остались, как ни крути…
Не мои то деньги, негоже и горевать по ним!
– Рассказывай.
– За защитой я пришла, княгинюшка. К тебе, больше не к кому, ты одна меня и понять сможешь, и защитить. Страшно мне, – слушаю, вот и слышу, а всё одно: любуюсь. Как коса чёрная на солнце блестит, щёчки гладкие раскраснелись, губы, что малина… Ох, хороша Тосэя! Да она не вельможи, такая и короля достойна!
Чумную, дурную мысль прогнала подальше. У короля тут только одна зазноба, а Тосэю ему лучше бы и вовсе не видать!
– Всё, как на духу рассказывай, тогда и мне ловчее тебе помочь будет.
– Есть среди гостей ваших, купцов иностранных, один. Ладный, видный. Мы гуляли с ним несколько раз. Поозорничали, – карие глаза блестнули, дабы я не сомневалась, как озорничали, – я-то думала: веселимся просто, он заезжий ведь. А он замуж меня позвал…
– А ты, стало быть не хочешь?
– Что же я совсем полоумная?
Вот сейчас немного не поняла.
– Поясни.
– К нам по весне заезжали купцы из Вотэрда, так они и говаривали, что в Ондолии той нравы, почище, чем в темнице. Что торгуют они своими сёстрами, да дочерьми, замуж за того отдают, кто калым больший поставит. А у девиц и вовсе не спрашивают. А как свадьба отыграется, всё по правилам, да по приличиям. Дома сиди, вздохнуть громко бойся, чтобы бескультурной никто не обозвал… Из дома даже одни не выходят они! Сопровождать всегда старая родственница должна. А ежели нет: позор и бесчестье. И не уйти никак, домой дорога закрыта, выкуп уплачен, сама никуда не пойдёшь. Там даже дом нельзя женщине купить, всё мужчина. Он хозяин и господин. Хочет – бьёт, хочет – ласкает. И в своём праве!
– Неужто всё так? А не мог приврать тот купец?
– Мог, – неожиданно я выдохнула.
– Да только и до него, все батюшкины гости одно и то же говорят. Только ондолиец пел соловьём: как у них хорошо да сладко, как жена герцога… – мысленно присвистнула, представляя навскидку, какой выкуп можно было бы запросить, – жила бы там, как сыр в масле. Только мне такого не надобно. Пойди что не так? Тут из дома кузнеца мне четверть колокола до батюшкиного дома бечь, а там? До свадьбы они все сладкие да пригожие.
– Поняла, поняла. От меня-то что надобно?
– Не принял он отказа. Сказал, что таким как он не отказывают. Что честь мне большую сделал, а я опозорила его… Только где ж я позорила, когда никто и не слахал нас? Чую я, что не отступится он, что-то может выдать, каверзу какую.