– Поверить никак не могу, – лишь сказала тихо. Ондолиец мягко тронул поводья и конь потрусил в низину.
Монаршья длань прижала меня к себе, подтягивая за живот. Ткнулся мордой мне в волосы.
– Поехали со мной, в мою столицу, – сжал меня до хруста, – я разверну невесту, женюсь на тебе. Ты одна будешь у меня.
Заманчиво, но неосуществимо. Даже если и хочу, а хочу так, что ведать не ведаю, как буду, когда он уедет… княжество без наследника… поставить любого: растащат всё, что наживали предки своим трудом, пока я буду в столице ондолийской в королеву рядиться. Примут ли меня там? Такую королеву, чужеземку вдовую – так почти что девку гулящую. А хуже всего то, что королю надобен наследник. А такого я ему дать не смогу, как бы не хотела. Пусть едет. Каждому своё место. Его в своей столице, моё в каменном замке, с моими рощами и виноградниками. Отдала бы всё, не раздумывая за чудо, чтобы он поехал, а у меня частичка его осталась.
Но как ответить? Что за сила его вернула? Прознал ли он о моей природе?
– Как вышло, что… жизнь к тебе вернулась? – начала осторожно, – ты ведь… ты умер на миг…
– Умер, да не умер. Всё видел и слышал в ту секунду. А пуще всего, чувствовал, что сердце будто лопнуло в груди… и боль такую ощутил, что дышать не мог, так грудь сдавило, и думать ничего не мог, окромя как о боли той… я, когда родителей схоронил, так не болел… а тут… сверху всё видел. То не моя боль была, Эля. То ты так… не ведомо мне, как ты вытерпела то, но так болит, так дышать перестаёшь… не дышать тебе без меня…
– Не дышать, – я накрыла его ладонь своей, и вторую положила. Переплела пальцы с его, – ты живой теперь, то главное. Не серчай и не злись, но не поеду я с тобой. Разные у нас дороги. Я не приживусь при твоём дворе… А обрекать себя… назад ходу мне в свою волю не будет.
– Никто не осмелится…
– Прав ты, никто не осмелится, до тех пор, пока в милости у тебя буду. А так будет не всегда. Тебе со мной от того и ладно так, что ты мне не король, я свободная от тебя, а ложе с тобой делю, от того, что сама горю. А стану королевой твоей и опостылю, стой! Не перебивай, – хорошо так говорить, когда не сверлят ястребиные глаза, лишь конская грива перед глазами колышется. – Ялица я… – Файлирс напрягся весь, – восемь лет, что муж был жив, лишь раз понесла, да не выносила. Жена такая никому не нужна, а королева и подавно.
Раньше нужно было сказать. То я поняла по повисшей тишине и груди, что напряглась и вздыматься перестала. Давала, видать, ему ложную надежду, сама того не ведая.
Забрала повод, чтобы выправить коня к реке. Далее по берегу и аккурат ко входу в пещерный город.
Уже внутри развели костёр, да наломали лопатника. Тосэя под стазисом ещё сутки, не меньше проспит, уложили её аккуратно.
– Скоро ворочусь, – не ответил, лишь глянул исподлобья. Продолжил стягивать сапоги.
Ничего, сокол мой ясный. Не у тебя сегодня сердце раскололось. Тебе, может, я и люба, да только, коли выбирать придётся, ты всегда себя выберешь, не меня. А у меня, окромя себя, и нет никого. И тебя у меня нет, и не было.
А коли поддамся, наиграешься со мной и опостылю. Ты король большой страны, тебе любая женщина доступна. Оправишься.
А мне, уже впору себя по частям собирать.
Сегодня я уже узнала, что это – предать себя и свою жизнь ради мужчины. От жизни своей отказаться. От подданных, кои, окромя меня и не нужны более никому.
Страшно… опасность миновала, а ужас недалече пережитого бьёт по вискам. Страшно вспоминать ту боль. Не хочу больше. Не дай, Мать-Земля святая, пережить такое сызнова.
Воротилась когда, ондолиец не глянул на меня, ворошил угли в костре прутом. Я достала припасы – пирожки, что быстро в дорогу собрала.
– Поешь посытнее, да водица вот, – не стала ждать, стоять с рукой протянутой, оставила подле него.
– А вина не взяла?
– Нет. Тут хорошая вода, не опасайся.
– С каких пор вода стала хорошей? Мало заразы она разнесла? – я было развернулась от него, вновь воротилась.
– Я ручаюсь головой за ту воду! – гнева в голосе не сдержала, – чистая вода, из источника, пользы столько телу несёт, что вина и на год столько не выпьешь! – взъярилась, села на лежанке.
Смотрю на него, сквозь пламя. А предо мной чужак – не мой ондолиец, с орлиным носом и ястребиными глазами. Спесивый король могучей державы, что смотрит на меня, как на кликушу деревенскую.
– Не пей, коли не хочешь… – слова слетели вместе с воздухом. Перевернулась на другой бок, чтобы задавить желание глядеть на него. Со спины вертеться не сподручно. – Поешь сытно, утром выдвигаться будем, нельзя нам долго отсутствовать.